Пленники Амальгамы

– По памяти будете докладывать? – тихо проговорил тот, когда Ковач на деревянных ногах шествовал мимо. Вопрос был оставлен без ответа – конечно, по памяти! То, над чем работаешь много лет, мучительно, спотыкаясь, бродя по закоулкам чужих душ, каковые сплошь потемки, не требует шпаргалок, оно само отольется в четкие, как латынь, формулировки.

Остальное помнилось смутно. Зал будто исчез, в нем остался Пиньо, сидевший рядом с пустующим местом Ковача, да еще Синицкая в середине зала. Кажется, он начал с Эйгена Блейлера, почти сто лет назад заявившего об утечке здравого смысла из психиатрии. Свою область деятельности тот сравнивал с набросками карты обширной страны, которую прорезают лишь несколько проходимых дорог, остальное – сплошь пробелы. Но многие считают: у них карты самые детальные, а пробелы стремительно заполняются позитивной информацией. Но ведь это заблуждение! Увы, не послушали старика, заклевали, накинувшись скопом, как стервятники. Старик более не рисковал плыть против течения, вскоре вообще почил, окруженный почетом и уважением, но проблема-то осталась! Более того – усугубилась, нынешняя лечебная практика забрела в такой лабиринт, что никакая нить Ариадны не поможет выбраться! С одной стороны, рациональные схемы, четкая классификация, апробированные методы, с другой – язычество, магия и шарлатанство! Целительная сила врача-психиатра становится все более таинственной и чудесной, а пара врач-больной все глубже погружается в странный мир, где непонятно, что лечат, и еще более непонятно – как. В глазах больного врач делается чудотворцем;

если раньше он заимствовал авторитет у порядка, морали, семейных традиций, то сейчас он облечен властью постольку, поскольку он – врач. А магические атрибуты, подтверждающие авторитет, имеют вид химических соединений, коими распоряжается великий и ужасный психиатр! Не находите ли вы (взгляд в глаза Пиньо), что это напоминает спектакль абсурда? Что мы устраиваем столь представительные научные сборища, хотя наукой в наших кабинетах и не пахнет, мы пока на уровне алхимии, то есть лженауки!

Тут в зале послышался гул, думается, среагировали на «лженауку». Еще бы – столпы собрались, а их безвестный кандидатишка на чистую воду выводит! Что-то выкрикнул Берзин, встав с места, но с трибуны пока не стаскивали, и Ковач продолжал в прежнем ключе: мол, больные полагают, что врачи обладают эзотерическим знанием, они приобщены к некой сатанинской тайне науки, что есть чистейший обман! Они изображают себя царями, богами и хозяевами чужих душ, а на самом деле являются ремесленниками, которым дали на разграбление музей с шедеврами! А если так, почему не испохабить какую-нибудь мадонну, не опошлить чье-нибудь гениальное творение? Все это время Ковач упорно смотрел в глаза Синицкой, раскрывшей рот от удивления. Между тем гул нарастал, слышались возмущенные выкрики, и по проходу уже двигались к подиуму двое участников решительного вида.

Для скандала, впрочем, сказанного хватило. Запомнилось, как посреди общего возмущенного ропота вдруг раздались хлопки – это был француз, он даже с места вскочил. Когда же Ковач спустился со сцены, побежал за ним – единственный из всего собрания.

Они пристроились на подоконнике, где Пиньо выказывал восхищение, сделавшись от волнения пунцовым, аккурат под цвет своего шарфа. Ковач опять был genial, а еще был очень смелый, ну прямо как месье Леви! Причем тут Леви?! Ну как же, он ведь покинул французскую психиатрическую ассоциацию! У нас хотят принять решение о том, чтобы помещать в больницы силой, это называется… Ага, принудительная госпитализация! Так вот он публично заявил, что против, в итоге тоже получился scandale, потому что месье Леви – персона известная!

– Теперь у него проблемы? – усмехнулся Ковач.

– Да, и очень серьезные! Владелец нашей клиники не любит scandale, он может лишиться спонсоров. Поэтому он делаль намек месье Леви, чтобы тот больше не работаль в Премонтрё. Это очень грустно.

Пиньо вскочил с подоконника.

– Но вы все равно очень правильно говориль! В нашей области кризис, нет – катастрофа! Мы работаем, работаем, делаем лекарства, а люди болеют все больше! Во Франции скоро будет миллион больных! А потом что? Два миллиона? Три? Вы читали открытое письмо Лорена Мошера? Он из Америки, очень известный врач. Так вот он тоже – как это? Хлопнуль дверь? В общем, я буду делать перевод с английский язык и вам присылать! Это очень честное письмо, очень смелое!

Что еще было? Шум в зале, который долго не утихал. Мысль о том, что казенное заседание превратилось, по сути, в аттракцион и на «гран-банкете» коллегам будет о чем поговорить. Еще была выскочившая из зала Синицкая – она закатывала глаза в потолок, изображая реакцию руководства, смеялась, затем посерьезнела.

– Думаю, вы сами подписали себе заявление на увольнение. Хоть это вы понимаете?

– Понимаю.

– Но что-то в этом есть… Думаю, Эрнест Матвеевич, если бы встал из гроба, – был бы вами доволен!