Пленники Амальгамы

С воцарением нового главного редактора все волшебным образом меняется: то, что считалось черным, одномоментно белеет – и наоборот. Критика мэра-птицевода, каковая не приветствовалась, становится магистральным направлением, а на «Курочку Рябу» появляются сразу три положительных рецензии, причем одну пишет дружище Телешев! Сам проявил инициативу, удостоившись одобрительной улыбки редакторши, и оправдал доверие буквально за три дня. В кулуарах «шу-шу-шу» насчет того, что на градоначальника уголовное дело завели, и вообще его там (тычок пальцем вверх) не одобряют, готовы слить. А тогда надо срочно выстраиваться сообразно новой генеральной линии, то бишь сделаться оппозиционерами. Коллеги с жаром доказывают друг другу некие очевидности (особенно в присутствии Аглаи), произносят обличительные тирады, а меня буквально тошнит. Не самые глупые люди города выглядят будто обдолбанные препаратами похлеще тех, что вкалывают в Пироговке. Где правда? Где неправда? Эти категории в ходу или спущены в унитаз? И зачем смещенный с поста Субботин приглашает меня в ресторан? Места развлечений пробуждают тоску, но я почему-то принимаю приглашение и плетусь в «Центральный»…

– Ты, наверное, на меня обижаешься? Не одобрял инициатив, не пропускал статьи… Но это не со зла, поверь! Сам видишь: мы люди подневольные!

Не помню, чтобы раньше ко мне обращались на «ты», однако молчу, ковыряясь в салате.

– Я просто выстраивал работу издания как умел! Да, иногда был категоричен, но все ведь познается в сравнении! Погоди, еще будете вспоминать время моего руководства как золотой век!

А вот тут он неправ. В моей жизни уже никогда не будет золотого века, любой период окажется веком железным или, того хуже, каменным. В этом веке царит йети, и, если он помещен в желтый дом, это не значит, что вернется оттуда в человеческом обличье.

Разлив водочку, экс-начальник заглядывает в мою тарелку.

– Да ты не ешь ничего! Давай-ка уплетай, скоро горячее подадут!

С усилием впихиваю в себя салат и наконец узнаю причину моего приглашения. Субботину нужна работа. Хоть начальником отдела, да что там – рядовым корреспондентом! Почему обращаются ко мне? Ну, у меня же питерские знакомые, связи, а тогда не в службу, а в дружбу…

– Я ведь тебя выручал, если помнишь. Даже из полиции вытаскивал!

– Вы преувеличиваете мои возможности, – говорю, – но если что-то подвернется…

– Дай знать! Мне ж до пенсии год остался, сейчас без работы никак нельзя!

Вдруг замечаю, какой Субботин жалкий, суетливый, и впрямь – пенсионер. Тебе, родной, не досталось препарата, который все остальные употребили вовремя. Потерял нюх, не сумел на лету переобуться, теперь – страдай! Надо же: просит у больного здоровья! Да, жизнь – дурной спектакль, коль скоро такое происходит, она тупа и неразумна по определению…

Повод откланяться обретаю в лице Эльвиры.

– Привет, мальчики!

Только травести может обозвать «мальчиками» седых мужиков с тоской в глазах (пусть и по разным поводам).

– А мы премьеру отмечаем! Присоединяйтесь!

Эльвира припорхала из дальнего угла, где искрится весельем большая компания. И хотя впереди горячее, я охотно дезертирую из-за столика пенсионера. По счастью, композитора Бурыкина в компании нет, зато есть водка (много водки). Тоже лесенка, позволяющая убежать на другую сторону бытия, жаль, наслаждаешься этим ограниченное время – в голове шум, да и ноги, когда отлучаешься в туалет, предательски заплетаются.

– Может, поедем ко мне? А то я чего-то отяжелел…

– Вау! – хлопает в ладоши Эльвира. – С удовольствием!

Внезапно веселье в ее глазах гаснет.

– Постой, но ведь у тебя…

– Все нормально, территория очищена. Или зачищена? Короче, сматываемся из этих злачных мест!

Чтобы прийти в себя, движемся пешком, преодолевая зимнюю дамбу. В это время суток тут мало пешеходов, гуляет ветер, того и гляди сдует в овраг. Кутающаяся в беличью шубейку Эльвира вдруг останавливается и вглядывается туда, где глубоко внизу светятся окошки частных домов.

– Никогда не понимала: как можно так жить?! На дне гигантской ямы, в домах без центрального отопления… Но люди живут!

Молчу, формулирую ответ. Наконец он формулируется:

– Я не понимаю, как вообще – жить?! Все окружающее – дерьмо собачье! Провальная постановка бездарного режиссера! Эх, найти бы этого режиссера, да в морду!

Травести с удивлением на меня смотрит.

– По-моему, ты перебрал… Ладно, идем, я замерзла.

Разум отключается во время секса. Яростного, грубого, когда причинять боль хочется больше, чем обладать. Эльвира вскрикивает, даже слезы на глаза наворачиваются, но – изволь терпеть! Она откидывается на подушку, часто дыша, затем краешком наволочки подтирает потекшую тушь.

– Ты садист?! Придушить решил?! Да самураи – невинные мальчики в сравнении с тобой!

Сползаю с дивана, чувствуя, как бешено колотится сердце.

– Самураи… – бормочу. – Говорила же: с ними не трахалась…

– Другие трахались, я не одна там была!

Она тянется к пачке сигарет и, закурив, произносит:

– Кстати, опять зовут. Но я пока думаю – ехать ли?

– Что ж так?