Пленники хрустального мира

Присев перед ней на колени, я заглянул в ее пустые глаза, в которых ничто не могло более отразиться. Я хотел было обнять ее, но руки мои не могли даже приблизиться к ней.

– Прости, – на вздохе сказала она, вновь посмотрев на меня прежними глазами, полными ясного света, – прости меня, Энгис. Я не знаю, что и сказать тебе, чтобы ты смог понять меня.

– Мои прикосновения болезненны для тебя, – механически проговорил я, больше не надеясь ее коснуться.

Она встрепенулась, как птица, попавшая в клетку, крепко и так нежно заключив меня в горячих объятиях.

– Да о чем же ты?! Еще ничьи объятия не были для меня так желанны. Просто я не могу поверить, что это все реально.

Хотел бы я верить ее словам, как когда-то, но что-то внутри меня съежилось в серый клубок, не зная, как уже снова стать похожей на мою прежнюю душу.

Она не выпускала меня из своих объятий, но я уже не мог как прежде даже дотронуться до нее, боясь увидеть то перепуганное до смерти лицо, которое до сих пор стоит у меня перед глазами.

Тяжелый сон, внезапно свалившийся на меня грузным кошмаром, не давал мне ни капли покоя. Он был, как мне казалось, самым реальным из всех, которые мне однажды удалось увидеть в призрачном царстве великого и ужасного Морфея. Это был бы один из самых обычных кошмаров, если бы не одна душа, нашедшая место среди моих собственных страхов.

Очнувшись один в огромном и холодном поместье, я был подавлен самыми разнообразными чувствами. Они давили на меня, прожигали мою грудь, хватались за сердце, пытаясь его вырвать и вмиг разорвать, смеясь над тем, как я медленно умираю.

Одиночество, тоска, смятение и грусть… Я всегда ненавидел эти чувства, презирал их, будучи слабым существом на их громоздком фоне. Что бы я ни делал, куда бы я ни шел, они всегда преследовали меня, были в моей голове, беспристрастно терзая ее самыми токсичными мыслями.

В этом мире я был страшно одинок, несчастен, печален. Но стоило однажды мне увидеть ее, ту, что кружила в саду черных роз, задорно заливаясь радостным смехом, как я вмиг ожил, позабыв о кошмарных страданиях, с которыми мне приходилось уживаться. Я хотел было выглянуть в окно, прокричать ее имя, но ни единого слова не могло сорваться с моих губ, заставить ее поднять голову, чтобы посмотреть на меня. Тогда, бросившись к центральным дверям, я выбежал на улицу, едва хватаясь за воздух.

Когда моги мои привели меня в сад, он был пуст. Цветы больше не цвели, разбросав все свои бархатные лепестки по чернильной земле, да и никакой девушки там уже не было. Засохший терновник, взявшийся точно из ниоткуда, схватил меня за ноги, пронзив их насквозь своими смертоносными иглами.

Повалившись на землю, я уже не мог встать, изнывая от невыносимой боли, забравшейся глубоко в мое сознание.

– Ты отдашь мне свой мир? – раздался знакомый голос, давно приходящий ко мне во снах. С трудом подняв голову, я увидел перед собой ту самую девушку, то прекрасное существо, кружившее среди некогда живых черных роз, заставляя мое сердце пробуждаться от извечного холодного сна. – Ты обещал, помнишь?

Я протянул к ней свою дрожащую от неимоверной боли руку, пытаясь хотя бы дотронуться до нее, как резкий угол нескольких десятков ядовитых иголок сковал мою руку в тесных объятиях, напоив жадную землю свежей кровью.

Задыхаясь от ядовитого воздуха очередного кошмара, я едва раскрыл свои спящие глаза, схватившись руками за голову. Она изнывала, не в силах выбросить из себя ту боль, что была испытана мною внутри подсознания. Я ощущал на себе все то, что было в этом кошмаре, даже чувствовал этот воздух, пропитанный неизвестным мне ядом. Забираясь в легкие, он медленно отправлял меня, забирая последние капли здравого рассудка. И только тогда, когда перед глазами окружающий мир перестал утопать в дурманящим рассудок тумане, я заметил, что Вейн рядом не было.

Тишина не давила на нее, не испытывала на прочность, она просто была рядом, став в какой-то момент ее неотделимой частью. И даже мрак, что вечно затворяет окна в поместье, не настораживал ее, лишь успокаивал, давал надежду на какое-то невесомое существование.

Ей казалось, будто во всем здании она находится одна, совершенна одна. Хоть где-то в глубине разума она и понимала, что это далеко не так. Чувство полного одиночества и своевольной свободы взяли над ней окончательный верх.

Ступив на изящную резную лестницу, ведущую на самый дальний этаж, Вейн на мгновение затихла, прислушиваясь к каждому шороху, что мог внезапно донестись из вне. И лишь когда она удостоверилась в своем полном одиночестве, которое ей было сейчас необходимо, она продолжила подниматься вверх, лишь на мгновения затаивая робкое дыхание. Ее хрупкие ноги осторожно нащупывали каждую ступеньку.

Когда Вейн уверенно миновала лестницу, она поспешила тенью пробраться к одной из дверей, нетерпеливо желая ее отворить. Эта дверь была в самом дальнем и темном коридоре поместья, у которой давно никто не зажигал в канделябрах свечи и даже не думал о ней многие-многие годы.