Еще когда Опанас Владимирович в коридоре в двух словах описал характер шефа — молодой, горячий, переведенный недавно из Курска, мечтающий навести порядок на фронте, но не имеющий возможности пройти медкомиссию из-за врожденной травмы, вызванной ошибкой врачей во время родов, — Света сразу почуяла надвигающиеся сложности. «Не повезло! — сказала она тогда. — Судьба расследования зависит от человека, завидующего фронтовикам и ненавидящего медработников. Прямо как специально для нас выбирали». И, хотя Владимирович кинулся заверять, мол, начальник на самом деле человек, хоть и специфический, но справедливый и толковый, сейчас Коля видел, что Света была права.
«Еще и не женат, похоже, — подметил он, увидев, что его просьба про Свету вызвала в душе начальника волну негодования. — Бедолага!»
Взгляд Коля при этом не отвел. Жалость жалостью, но пусть этот Глеб Викторович с самого начала понимает, с кем имеет дело. Коля от своих принципов отступать не намерен.
— Что вы в гляделки играете, как дети малые? — не удержался Опанас Владимирович. — Давайте уже что-то решать! Кто дело возьмет? Я считаю, что оно к нам совсем не относится….
— Ладно, — Глеб Викторович пересел за стол и вздохнул так тяжело, будто только что самолично разгрузил вагон дров. — Обе ваши версии, товарищи следователи, я уже слышал. Давайте теперь, раз уж по счастливой случайности гражданка Горленко все равно здесь и выдворить ее не получается, выслушаем и ее. Вы же не возражаете еще раз рассказать, что с вами произошло? Только под запись и без каких-либо консультаций с мужем.
Света покладисто кивнула и в третий раз за сегодня принялась подробно пересказывать случившееся.
— Вчера вечером я, как обычно, после смены шла домой. Из дальнего корпуса к столовскому. И дорогу выбрала такую же, как всегда. То есть сначала по темной боковой аллее, потом наперерез через кусты, а уж потом по освещенной дороге.
— Не стоит так подробно, — отмахнулся Глеб Викторович. — Понимаю, что вы из кожи вон лезете, дабы подтвердить теорию своего мужа. Допускаю, что нападавший хорошо знал ваши привычки и напал неспроста, но эти мелочи мы утрясем позже. Хорошо?
— Если кратко, то я шла домой, меня окликнули по имени и напали, — умница-Света не позволила сбить себя с толку. — Прокричали из кустов нарочно измененным голосом: «Стой, Светланка, стрелять буду!»
— Голос вы не узнали, так? — насмешливо пробасил Глеб Викторович, перебивая. — С чего же тогда решили, что он был изменен? Может, у нападавшего такая манера говорить от природы…
— Не бывает таких голосов, — парировала Света. — Слышно же, когда кто-то нарочно хрипит. Вот я могу просто сказать: «Глеб Викторович!», а могу и так, — Света набрала полную грудь воздуха и начала демонстративно хрипеть, но ее снова перебили:
— Ладно-ладно, все ясно. Продолжайте!
— Я сначала думала убежать. Но куда бежать-то? Злоумышленник хрипел ровно с того места, в которое мне надо было. Обходить там знаете, как далеко? А мне ботинок давит, выдали обувь разных размеров, представляете? Ну я и принялась ругаться. Совсем, говорю, подурели! И хватает же вам совести своим угрожать! Ну-ка быстро идите отсюда! — Вспомнив подробности, Света снова разгорячилась и вошла в раж. — Других дел у вас, что ли, нет, кроме как порядочным людям нервы трепать?
Глеб Викторович непроизвольно вздрогнул.
— Это я не вам! — успокоила Света. — Но преступник, мне кажется, тоже испугался. И выстрелил, — она поежилась. — Вот прямо тут, где-то над ухом у меня пуля просвистела. Я так перепугалась, что схватила с земли камень и запустила в преступника. Он выстрелил снова, на этот раз, кажется, в воздух, для острастки. Я разозлилась еще больше, размахнулась и ка-а-ак запустила в гада свою сумку. Звук был такой, будто я негодяю хорошенько по черепушке саданула. Я бросилась к кустам, чтобы вытащить негодника на свет, но было поздно. Нападавший схватил мою сумку и кинулся прочь. Я слышала треск кустов, успела увидеть силуэт, уносящийся в глубь аллеи, хотела было кинуться следом, но мне ботинок давит, я уже говорила.
— То есть вы стали жертвой ограбления, — подытожил рассказ Глеб Викторович.