Пленники

Часовые на вышках перестали расхаживать — вероятно дремали, прислонившись к перилам. Заставляли настораживаться голоса, доносившиеся из разных углов лагеря. Уже подкоп приближался ко второй линии проволоки, как вдруг Сзади кто-то громко скомандовал:

— Огонь!..

Это был сонный бред. Но все, кто спал поблизости, — недавние солдаты, еще не отвыкшие слушать команду, — сразу подняли головы, а некоторые даже вскочили на ноги.

Когда переполох затих, Оник снова взялся за работу — надо было спешить. Подкоп приближался к третьей и последней линии проволоки. Но и время не стояло на месте. Кажется, было уже далеко за полночь. Вот-вот, может быть, начнет светать. И тогда…

Нет, во что бы то ни стало, — надо скорей кончить. Рвать землю ногтями, зубами — только бы выскочить из лап смерти и бежать, бежать от нее, как можно дальше… Все зависело сейчас от последнего напряжения остатков сил. А руки нечеловечески устали, и ноги, и спина — все кости ноют и разламываются от тяжкой работы.

Оник снова уступил место Гарнику. И вдруг конец гвоздя звонко ударился о камень. Раздался четкий звук, от которого, казалось, должны были проснуться все кругом и всполошиться на вышках все часовые…

— Тиш-ше! — свистящим шепотом произнес Великанов.

Они долго и настороженно оглядывались. Но все было тихо. Ровно лился сверху свет прожекторов.

— Раз, два, три! Раз, два, три! Раз, два… — считали они глухие удары гвоздя. Все слышнее доносилось тяжелое дыхание Гарника. Онику и Великанову казалось, что он работает слишком медленно.

Вдруг Великанов метнулся вперед, оттолкнув Гарника. Всю свою силу, всю жажду свободы вложил он в яростные удары. Он даже не почувствовал боли, поранив руку о проволоку. Стальная колючка впилась ему́ в большой палец и, видимо, глубоко, потому что между пальцами сразу потекла горячая кровь. Но не обращая на это внимание, он продолжал наносить бешеные, исступленные удары. И вот, когда он положил гвоздь, чтобы выбросить из ямы землю, его руки вышли из-под последнего ряда колючей проволоки. Сердце его едва не остановилось от волнения. Немножко — совсем чуточку — расширить еще отверстие, чтобы можно было протиснуть плечо…

Бурная радость подняла силы, заставила Ивана забыть обо всем. Гвоздь в его руке входил в землю по самую головку. Одной рукой Великанов копал, другой — отбрасывал землю.

Еще! Еще удар!.. Еще десяток ударов — и он больше не будет рабом, — родные леса укроют его, он найдет дорогу к своим…

Гарник снова застучал зубами. А Оник не переставал спрашивать:

— Ну, как? Скоро? Чего молчишь?

От подошв Великанова до макушки было сто семьдесят пять сантиметров. Оник знал это точно, однажды они говорили об этом. Но сейчас Онику казалось, что Великанов вытянулся чуть ли не на версту. Поэтому, дергая за ноги Ивана (где-то далеко-далеко были заняты работой его руки), Оник тоскливо спрашивал:

— Ну?.. Ну?..

И вдруг, как в волшебной сказке, это чудо свершилось необычайно просто, — послышался тихий ответ:

— Готово!

Вслед за этим ноги Великанова стали уходить из-под рук Оника.

2

Они ползли и после того, как выбрались из-под проволоки. Ползли не так, как их учили в армии, а кто как мог. Они ползли к пшеничному полю, которое было неподалеку.

Добраться до этого поля — значило спастись.

Условились сделать остановку только в пшенице.

Днем, из-за проволоки, поле казалось совсем близким, в каких-нибудь сорока-пятидесяти шагах от лагеря.

На деле это оказалось гораздо дальше. Сделав полпути, Великанов обернулся, чтобы убедиться, следуют ли за ним товарищи. А Оник оглянулся назад, ползет ли следом Гарник. Гарник не отставал.

Так они добрались до поля и скрылись в пшенице.

— Немножко передохнем, — предложил Великанов.

Гарник тяжело дышал:

— Дай глоток воды!..

Великанов машинально опустил руку на ремень.

— О черт!.. Забыл флягу!..

— Плохо, — сказал Оник как-то по-детски. — Как же мы будем без воды?

— Я схожу, возьму, — заявил Гарник.

— С ума спятил?

— Успею, не бойся.

В самом деле, только что человек выбивал зубами барабанную дробь и вдруг — «пойду»…

Но Гарник не дал товарищам даже подумать, — он быстро скрылся в темных ворохах пшеницы. Какое-то время слышны еще были шорохи. Затем все смолкло.

— Вдруг заметят!.. — растерянно проговорил Великанов.

Оник молчал. Он поднял голову над колосьями, стараясь разглядеть что-нибудь там, где среди океана мрака светлым островом вставал озаренный прожекторами лагерь. Все было тихо. Прошли, казалось, долгие часы.

— Так я и знал! Ведь говорил — не ходи, так нет, не послушал! — зло бормотал Великанов, хотя ничего подобного он не говорил.

— А зачем ты флягу оставил за проволокой? — откликнулся на его ворчанье Оник.

— Так ведь работать мешала — положил рядом…

В лагере прогремело несколько выстрелов.

— В него!? — Великанов схватился за голову.

Оник молчал.

— Эх, не надо было. Погубит он и себя и нас…

— Идет! — сказал Оник. — Это он, я слышу.

И в самом деле, опять послышался шелест колосьев. Тяжело дыша, показался Гарник. Свалившись на землю, он первым делом открыл принесенную флягу и сделал несколько жадных глотков. Потом выпили и Великанов с Оником.