Пленница

Матвей послушно сел в кресло напротив и вытянул вперед ноги. Осокин внимательно оглядел мужчину с ног до головы и задумчиво произнес:

– Вижу, что на поправку ты пошел. И румянец появился, и глаза ожили. А то, как увидел тебя в каземате, подумал, что не жилец ты уже.

– Если вы не гневаетесь на меня, Григорий Петрович, то завтра же в края наши поеду. Завод, посчитай, уже третий месяц без присмотру.

– Молодец, что завод не сдал.

– Старался, ваше благородие. И казаки, присланные вами, в помощь были.

– Ясное дело, – кивнул Осокин. – Понимаю, что один бы ты со своими людьми не выстоял.

– Завтра поутру на завод поеду, – заметил тихо Матвей.

– Погоди ты, – осек его Григорий Петрович. – Ты хоть знаешь, что я узнал, пока разыскивал тебя?

– Нет.

– Комендант тюрьмы рассказал, что некий господин Андреевский жаждет твоей смерти. Именно по его заявлению и упекли тебя в казематы. Ты знаешь его?

Твердышев свел брови на переносице и поджал губы, не желая говорить на эту тему, которая причиняла ему неприятную тупую боль в сердце. На его молчание Осокин нахмурился и сказал:

– Ты не молчи, Матвей. Расскажи все как есть. Я ведь видел рапорт у коменданта тюрьмы, где указано, что ты по наущению смутьянов яицких и по их воле приехал в Петербург, чтобы смуту в столице затеять. Но в это я, конечно, не поверил. Однако в том рапорте еще было написано, что ты учинил в особняке этого господина разбой и подрался с его слугами. Так дело было?

– Так, – мрачно кивнул Матвей, опуская глаза вниз, на вмиг нервно задрожавшие руки.

– И чего ты полез в дом этого Андреевского? Я хочу знать правду. Рассказывай как на духу.

– Не могу я говорить об этом, – насупился мужчина.

– Давай не скрытничай, – властно велел Осокин. – Я тебя из тюрьмы вызволил, и ты должен мне все рассказать, потому что я чувствую, что жизнь твоя в опасности.

– Отчего вы так говорите? Не понимаю ничего.

– Сначала расскажи все, а затем я тебе все объясню.

– Хорошо, расскажу вам, как благодетелю, – тихо заметил Матвей. Он снова закашлялся, и Осокин, быстро налив воды из стоящего рядом на столике хрустального графина, подал ему фужер. Мужчина залпом выпил половину и ощутил, что по горлу растекается спасительная успокаивающая жидкость. Кашель прекратился, и Матвей, исподлобья глядя на Осокина, сидящего напротив, продолжил: – Дочь у этого Андреевского красавица писаная, глаз не отвести. Ее возлюбленного осудили на ссылку и отправили к нам на Андреевские рудники. Так девица эта приехала за ним в края наши. В доме у меня жила долгое время. Ну и полюбил я ее… Да так, что мочи нет. Как Арина-то моя померла, – он чуть помолчал и, горестно вздохнув, далее глухо произнес: – Хотел я на этой девице жениться. Так она сбежала от меня. Вот я и поехал за ней в Петербург, к отцу ее, просить за меня отдать. А этот Андреевский осерчал на меня и исправнику сдал как разбойника.

– Ясно. Дело молодое, – кивнул, усмехнувшись, Осокин. – Только, видимо, ты сильно прогневил этого барина. Раз он решил тебя в тюрьме уморить.

– Уморить? – опешил Твердышев.

– Заплатил этот Андреевский с лихвой начальнику полиции, чтобы упекли тебя навсегда в казематы без суда и следствия. Заявил, будто ты шпион яицкий. И коменданту тюрьмы денег дал, чтобы ты живым из камеры не вышел.

– Не может быть.

– И девица-то эта, про которую ты говоришь, наверняка с отцом своим заодно действует.

– Я не думаю, что она… – начал горько Матвей, ощущая, что при упоминании имени Вареньки кровь сильнее побежала по его жилам.

– Точно тебе говорю! – возмутился Осокин. – Ведь не заступилась она за тебя, когда ты в тюрьме гнил. А небось прекрасно знала, где ты. Знать, ей тоже выгодно было, чтобы ты умер.

Матвей побледнел и окончательно сник. Осознание того, что Варя желала ему смерти, стало для него очередным ударом.

– Я вот что думаю, – продолжал Григорий Петрович. – Надо тебе имя сменить. Чтобы недруги, которые смерти тебе желают, решили, что у них все получилось. Я уже заплатил коменданту тюрьмы за то, чтобы выставили все так, будто ты помер. Потому Твердышевым ты называться более не будешь.

– А как же я теперь без имени? – опешил Матвей.

– Свою фамилию тебе дам. Да признаю тебя. Видимо, время пришло, – твердо заметил Осокин. И видя, что Матвей пораженно смотрит на него, добавил: – Родственники мы с тобой, Матвей. Чего смотришь так испуганно? Племянник ты мой родной. Сын моего брата, покойного Гаврилы Петровича.

– Как это? – вымолвил Твердышев, уставившись на Осокина.

– Да что ты непонятливый такой. Неужели никогда не размышлял о том, отчего я с детства опекаю тебя и двигаю везде?

– Нет, – удивленно произнес мужчина.