Плясать до смерти

– Папа! Эти банки купи!

Купили. И она, высунув язычок, страстно мазала толстой кистью облупившуюся табуретку у пианино, вся была в черных кляксах; слава богу, я газеты на линолеум постелил. Табуретка сияла черным, воняла скипидаром… а Настя была счастлива как никогда!

– А вы думали, я бездарственная? – гордо проговорила она.

Эта фраза ее (как раз, может, своей неправильностью) запомнилась навсегда.

В ближайший визит к друзьям я вскользь рассказал про это. Кузя захохотал:

– Все! Женимся с Настькой – и в маляры!

Алла метал-ла молнии.

– Валерий! Что ты сделал с квартирой?!

Да, реакция мамы оказалось не столь восторженной, как мы надеялись. Войдя в дом (приехала из Москвы на побывку), мать сморщилась от едких запахов еще в прихожей, хотя была, как и отец, ученым-биологом… однако прежде всего она была хозяйкой квартиры, которую мы превратили, мягко говоря, в “джунгли Амазонки”.

Кто ж виноват в этом? От каждой новой твари Настя ждала любви! Но черепаха все время угрюмо пряталась, не хотела общаться; любимый хомячок взял и сдох в цепких Настиных ручонках, пришлось купить двух других, которых Настя не полюбила; резвые амадинки пищали и порхали, на Настю не обращали внимания, только какали… Настя доверчиво тянула к ним ладошку с зернышками, а они ни разу не сели. По Настиным толстым щекам стекали слезы, и мы снова ехали на рынок в надежде на счастье.

– Ты, Валерий, ни в чем ни знаешь меры! – строго сказала мама мне, как бы тактично пока не трогая Настю. Та все равно надулась. Не понимают ее, не сочувствуют! К ней претензии вроде бы не относились, но и с восторгами на нее мама не накинулась. Мамин холод Настя учуяла. Так у них и не сложилось любви.

Зато у нее есть мы, родители!

И в следующий Настин приезд мы почувствовали, что все это уже обрыдло и ей. Хомячки? Надоели! Только вонь – и никаких чувств. Птички? Уши вянут! Что-то особое только может пронять. Приехали снова на рынок.

– Что, Настенька? – пытался развеселить ее. – Теленка не покупаем пока?

Это “пока” – увы, навсегда! Трудно сейчас найти дело, что наполнило бы жизнь смыслом, а также достоинством. Теленка тут пасти негде! Жизнь проходит мимо, в каком-то бреду.

– Смотри, папа!

Да. Это сильно.

Огромный какаду! Почти с Настьку. И клетка – дворец!

И что-то вещает на своем древнем языке. Уж если и он не принесет счастья…

– Говорит? Ну, в смысле – по-человечески? – Я спросил.

– Схватывает! – гордо сказал хозяин – по виду сам попугай.

Мы с Настькой переглянулись. Спасет нас этот последний шанс – или все рухнет? Мне решать. Не покупать? Чтобы потом упрекали: лишил последней надежды?

– Берем!

Азарт порой опережает разум, особенно у меня.

Может, Настя научит его говорить? – скакали мысли. И сама заодно научится? По-испански и по-английски. Какой язык для попугая родной?.. Короче, все надежды на светское воспитание повесил на попугая. Гувернера нашел! Как раз на гувернера похож, в зеленых штанишках. “Француз убогий”, как писал поэт…

Орал, пока его везли, и, когда привезли, – тоже. Раскаялись уже! Наверное, красотой этой в джунглях надо любоваться? Да, не всем порывам надо подчиняться, как-то надо соразмерять. Выпустить его на свободу? Замерзнет. Тут не джунгли его! Загнали себя в тупик. Погорячились!

И Настька – серьезная она у нас! – взяла ответственность на себя.

– Наверное, просит, чтобы из клетки выпустили его?

– Не знаю…

И больше не успел ничего сказать – Настька решительно шагнула, с некоторым усилием вытащила задвижку, открыла дверку. Хотел ее за руку схватить! Так почему не схватил-то? И сразу какой-то цветной ураган с дикими воплями – и Настин крик.

Оторвать его? Вместе с Настиной щекой? К счастью, у пианино стояла длинная пятилитровая банка с водой и отсаженными для унитаза гуппиями – вылил на попугая. Тот, возмущенно вереща, полетел через комнату (все распахнуто было), посидел на перилах балкона, встряхиваясь, и улетел. И не очень-то искали!

В больнице Настину щеку зашивали час.

Притягиваем мы беду своей излишней горячностью. Желанием сделать сразу, несмотря ни на что! Пока в больнице сидел, с горечью вывел это сходство – Настьки и себя.

У отца на селекционной станции я решился поехать с местными парнями в ночное – из стеснительного городского мальчика сразу атаманом тут стать! Они проучили чужака: усадили, подначивая, на абсолютно бешеного Буяна, – тот сразу же скинул меня, при этом я попал ногою в уздечку и вынужден был скакать рядом с ним, он на ногах, а я на руках, и он все изворачивался, норовя жахнуть подкованным копытом мне в голову. И таки попал! С тех пор я, видимо, нехорошо соображаю… Но дочка-то моя?! Зачем “наградил” ее этим?

…Потом мы сочинили с ней, правда, стих. И этим, кажется, доказал ей, что слово выше всего, побеждает невзгоды – и даже использует их!

– Если купишь какаду… Ну, Настя!

– Не знаю, папа! – пробасила забинтованная голова.

– Если купишь какаду… Будешь жить ты…

– Как в аду? – догадалась Настенька.

– Молодец!

И мы засмеялись. Слово побеждает все. “Жизнь удалась!”

– Что вы сделали с ней?! – завопила бабка. – Больше я вам ее не отдам!