Пляска фэйри. Сказки сумеречного мира

Гниющий труп корабля на белом пляже у бухты смотрелся уродливо и неуместно, как сбитый машиной на шоссе зверь – в каком-нибудь бальном зале. Трухлявые балки невпопад торчали из песка, гнилые канаты повываливались из проржавевших гнезд, клочья парусины прихотливо драпировали полуразвалившийся остов. Крошечные крабы сновали в пасть и из пасти изъеденной, наполовину погребенной пушки.

Чайка припрыгала с рангоута, чтобы изучить крабов получше, но, заслышав тонкий звон с моря, поскорее взлетела на ближайшую пальму.

Над самой поверхностью умопомрачительно синей воды полыхнула вспышка, которая вполне могла оказаться и просто отражением яркого тропического солнца в случайной волне. Птица подозрительно разглядывала происходящее, на всякий случай не покидая пальмы. Звон тем временем вырос, сделался громче, а источник света двинулся вокруг корабля и обогнул его раз… другой… третий.

Дерево в песке дрогнуло, поежилось, а потом во внезапной спешке балки бросились менять цвет с выветренно-серого на свежесрубленный желтый, распухли, поквадратнели, взмыли из пляжа в вихре песка и мигом образовали идеальный скелет корабля. Железные и бронзовые детали стряхнули десятилетия ржи, поднялись стайкой в воздух и вернулись на свои законные места, сияя, будто отполированные. Сотни дряхлых лоскутьев сбили соленую корку, слетелись вместе, сшились и распахнулись хлопающими крыльями парусов, после чего вздернулись на реи, где снасти уже сновали взад и вперед, как сотня челноков в сотне обезумевших станков, восстанавливая гордое судно во всем его былом великолепии. Мгновение оно парило над водой, после чего мягко, вальяжно опустилось в самом центре залива. Якорь поднялся со дна. Бухта веревки с палубы развернула кольца, проделась сквозь его ушко, и умело завязалась узлом. Якорь нырнул под воду, и корабль безмятежно закачался под жарким солнцем, словно слыхом не слыхивал ни о какой пыли времен.

Теперь пятнышко света поплыло вокруг всей гавани – снова трижды, после чего вдруг набрало скорость и исчезло за деревьями, так же внезапно, как появилось. Чайка свесила голову набок. Поначалу казалось, что больше ничего интересного не покажут, но тут из полосы пляжа – там, где лес встречается с дюнами, – вдруг вылетела сухая белая ветка и стремительно покатилась по опавшим пальмовым листьям. Вот она добралась до прогалины, и тут же стало ясно, что вовсе это не ветка, а выбеленная иссохшая кость – человеческая бедренная, если уж совсем точно. С разных сторон бухты другие кости выскакивали на поверхность воды и резво скользили над волнами к некой точке почти у самого берега. Человечий скелет собрался там еще проворнее корабельного, и некоторое время болтался над морем туда-сюда, пока кости с тихим клацаньем вставали на место.

А непосредственно под водой уже вскипала какая-то розовая пена, будто там кем-то лакомились пираньи, – только наоборот. Скелет погрузился в пучину и вновь восстал со всеми органами, аккуратно пригнанными на свои места между тазом и ключицами; снова нырнул и показался в оплетке мышц и с голыми глазными яблоками, вытаращившимися из пустых провалов черепа; еще раз – и щегольнул новенькой нервной системой, артериями, венами, и жировой тканью, которые быстро связали каркас воедино, как снасти совсем недавно – корабль. Последней вода отдала кожу, которая обняла гротескную форму розовым коконом. Из головы проклюнулись волосы, после чего человек величественно проплыл по воздуху и приземлился на палубу корабля. Откуда-то из камбуза вылетели штаны и полосатая бело-синяя фуфайка и снизошли на него. После этого живительная сила, видимо, отпустила свою жертву: человек открыл рот и закричал. Чайка, которая не поняла из этой сцены ровным счетом ничего, отлично поняла вопль, и поскорее сделала крылья в лес.

А над лагуной уже собирались другие скелеты, плыли по воздуху, группируясь вокруг дюжей фигуры первого из воскресших. Последним из джунглей на краю бухты воспарил высоченный царственный мужчина, выше любого другого на добрых полторы головы. Он опустился на квартердек уже облаченный в ярко-красный китель, с идеально завитой и уложенной шевелюрой, навощенными усами и башмаками, отполированными и застегнутыми на пряжки. Обретя почву под ногами, он спокойно обозрел место действия, затем сунул руку в обширный карман и вытащил черно-белый флаг. Проследовав к основанию мачты, он привязал его к фалу и принялся в одну руку тянуть вверх, пока тот не достиг стеньги. Старая эмблема черепа со скрещенными костями, пожалуй, пристала его команде больше, чем любой другой, бороздившей под ней моря со времен Летучего Голландца, – но если эта мысль и пришла ненароком ему в голову, он оставил ее строго при себе. С неподражаемой грацией он все так же одной рукой привязал фал к утке и, наконец, оборотился лицом к команде.

– Ну, что, парни, – пропел он богатым, шелковым баритоном. – Крюк вернулся. Вы со мной? Или готовы сплясать вдоль по доске навстречу Дэйви Джонсу, где вам самое место, а, псы?

На крюке, красовавшемся на месте его правой руки, вспыхнуло ужасное солнце.