Пляска смерти

Жан-Клод отодвинулся прочь, и надо мной оказался Реквием. Такой одинокий, что сердце выворачивало. Так долго одинокий. Ardeur можно питать сексом, но дар ardeur'а больше этого. Иногда он позволяет видеть партнера насквозь, видеть его самые сильные желания, то, что ему нужнее всего – и предложить ему это. Предложить желание его сердца, и иногда даже дать именно то, что обещаешь.

На миг я так глубоко заглянула в Реквиема, что заплакала. Не своими слезами – его слезами. Он хотел снова испытать ardeur, да, но более всего нужно было ему укрытие, место, где спрятаться. Где можно было бы перестать бояться – слишком долго существовал он в страхе. В страхе, что Белль притянет его к себе и заставит страдать вечно за то, что посмел полюбить другую. Я ощутила этот страх, одиночество, потерю как удары в сердце, и в конце я сделала единственное, что могло действительно сохранить его и дать безопасность.

Я сделала его своим.

Глава тридцать вторая

Почти вся одежда слетела в вихре тел и рук, и только помню, как он вцепился руками в мой ремень и порвал его пополам, вздернув меня с кровати вверх. У меня только еще хватило присутствия разума сделать так, чтобы ремень наплечной кобуры не порвался, но сама кобура полетела на пол с обрывками джинсов и футболки. Реквием, со всей его поэзией и джентльменской сдержанностью исчез под рухнувшим на нас ardeur'ом и силой собственной магии.

Я питалась от прикосновения его рук, ощущения прильнувших губ, осязания голой кожи, скользящей по голой коже моего тела, от тяжести его на мне. Мы с Реквиемом никогда раньше не были вместе голые, и в этот первый раз мы были с Натэниелом и Дамианом. Они знали, что я делаю, ощущали это, потому что я открыла связывающие нас метки, чтобы каждый поцелуй, каждое касание, каждое движение питали их энергией. Сердце Натэниела начало биться уверенно и сильно, но искра Дамиана все еще трепетала, колеблясь меж жизнью и смертью. Натэниел уже мог заставить свое сердце биться сам, но Дамиан – нет. Ему нужно было больше, чем эти легкие прикосновения ardeur'а. Я дошла до пункта, где могла питать ardeur малыми дозами и небольшими прикосновениями, но для полного кормления нужен был оргазм. О’кей: для полного, истинного, настоящего кормления нужны были оргазмы всех участников, но для прорыва достаточно было бы одного. И прорыв был нам нужен.

Реквием лежал на мне, каждый дюйм своей наготы прижимая к моему телу, но лежал сверху, не внутри. Он прижимал меня к кровати, целуя так, будто хотел съесть, начиная от губ и дальше, и только чистой удачей наши губы не порезались о его клыки. Ощущение его, выросшего и твердого, заставило меня развести ноги, попытаться ими его обвить, но он отодвинулся, приподнялся надо мной, опираясь на руки и колени, будто боялся слишком сильно до меня дотрагиваться. Все так хорошо шло, и вдруг он опять пришел в себя, восстановил самоконтроль. А Реквием с самоконтролем снова стал джентльменом. В такой ситуации я бы не стала его винить, если бы он ею полностью воспользовался, но он болезненно осознавал, что он не первый мой выбор и даже не седьмой. Он пытался накормить ardeur, не переходя последнего барьера, потому что знал – или думал, что знает, – будто я его не хочу.

– Реквием, прошу тебя, прошу, делай уже, наконец!

– Наконец, – повторил он, и в голосе было слышно, как он держит себя в руках. – Твои слова предают тебя, Анита. Ты меня используешь только потому что должна, не потому что хочешь.

Меня окатило изнутри злостью.

– Мое тело хочет тебя, Реквием!

– Но сердце – нет.

Я завопила, наполовину от гнева, наполовину от голода в теле, который он во мне возбудил и не собирался удовлетворить. Пришла мысль, что я могу усилить ardeur, подавить им Реквиема. Наверное, старая мысль из воспоминаний Белль. Но Реквием по-своему ясно дал понять, что не хочет быть ни пищей, ни приятелем по койке. Когда дошло до дела всерьез, он захотел большего. Это я понимала, но не в моих силах было ему это дать. Вот этого одного. Я не могла его полюбить.

– Мне нужна пища, Реквием. Если ты не пища – слезай.

Видно было, как борются чувства на его лице. Он боролся с голодом своего тела, но наконец его утонченное самосознание победило, и он соскользнул в сторону, зарывшись лицом в собственные скрещенные руки. С кровати он не слез, но ко мне не прикасался.

Ardeur никуда не делся, но ослабел от злости и досады на этот ребус, который носил имя Реквием. Я протянулась наружу, к Дамиану, и он все еще колебался на грани. Энергия, которую я ощущала в нем, так и не проснулась, ее мало было, чтобы оживить его на ночь. Если бы он сейчас попытался очнуться, и не смог – умер бы он? Вспыхнула бы эта робкая искра последний раз и погасла, чтобы никогда уже не зажечь в нем жизнь?

– Жан-Клод! – крикнула я.

Он подошел, встал с другой стороны от меня, не там, где сжался в комок плачущий Реквием. Я протянула к нему руку, но он отступил.

– Это я пробуждаю в сумраке всех вампиров этого города. Мы не можем рисковать многими жизнями ради одной.