Пляски теней (СИ)

– Ты почему на исповедь к нашему батюшке не ходишь? – невестку свою матушка пытается исправить давно, да, видно, напрасно. Та все больше отмалчивается, а дело свое делает. Ни тебе почтения, ни послушания. Свалилась на ее голову родственница... Смущение от нее одно, да соблазн людям верующим.

– Других священников привечаешь? Намедни видели тебя в городском соборе. Не дело это, по чужим храмам шастать, когда свой под боком. Чужие батюшки хитры, ох, хитры, горазды переманивать наших прихожан. Особенно этот, чернявый, что в соборе служит. Каверзный! И нечего ухмыляться, многого ты еще не знаешь! Ох, многого… Такие интриги вокруг плетут, страсть, – матушка качает головой, какое-то время скорбно молчит, а затем, глубоко вздохнув, продолжает:

– Всех переманят, и что делать будем? С голоду помирать? Прихожане наши верными должны быть, а не бегать сверкая пятками по чужим общинам, – отчетливо, по слогам произносит она.

– А что, в ином храме и Бог иной? – удивляется Маша. – Мысли бывают разные, к чему такое душевное обнажение перед своими? Ведь все остается в доме, в семье. Мне неловко, да и не зачем это.

– Значит, есть что скрывать? Чистые души греха не имеют… Утаиваешь, ты, деточка, от нас с батюшкой что-то, а зря. Мы же не чужие тебе, поможем, если что, посоветуем… Иной батюшка отмахнется, а наш выслушает, поймет и простит, если что… Какие секреты между своими?

Попадья глубоко вздыхает: непонятливость невестки ее изумляет. Без толку все. И разговоры эти ни к чему. Послал же Бог родственницу! За все годы, а уж знают друг друга, поди, лет двадцать, та ни разу не открылась, ни разу не доверилась. Все в себе держит, все скрытничает, таится. Уж столько сил матушка потратила, чтобы выскрести сор из мутной Машиной души! Да и как выметать-то, когда там темень одна? А спросишь чего, посоветуешь, взъерошится и смотрит волком. Вот и сейчас молчит, но взгляд колючий, недоверчивый. Замуровалась в коконе своем непроницаемом, не доскребешься до нутра. Но ничего, с Божьей помощью да с молитвой, глядишь, и обратиться дикарка, присмиреет да утихнет.

– Кто доброго человека не слушает, тот Богу спорник, – сложив губы мягкой гузкой, наставительно произносит попадья. – А кто милость дающего отвергает, тому гореть в адском огне до скончания века! Вчера принесла я вам с Игорьком пакетик с едой. От всей души. Дай, думаю, детки полакомятся. И гречка там, и перловка, и вареньице, и батончик почти свежий – спасибо добрым людям за помощь. А утром вижу, батон-то в ведре! Целиком! Хлеб господний в ведро! Да где это видано! Что, у чужого стола и еда не мила?

– Матушка, он плесневелый весь был, мохнатый и зеленый. Игорек хотел птицам скормить, я запретила. Еще и живность травить, сдохнет ведь.

Попадья морщится, грубость Машиного языка коробит возвышенную душу матушки. Простовата невестка, что с нее взять.

– Я видела, видела, – скорбно говорит попадья, – чуть горбушка озеленела, и что с того? Ты бы соскребла чуток, не барыня, ковыряться в еде. Я сама всегда так делаю. Корочку счищу и ем. Не до жиру, с нашими-то доходами.

Маша вздыхает и пристально смотрит на матушку. Прав Игорек: Баба-Яга да и только, и плесень ее не берет и гниль ее радует.

– Нам хлеб для подержания нашего существования дан, – продолжает свекровь, – непозволительно, голубушка моя, разбрасываться тем, что самим Господом даровано. Я вот всегда хлебушек доедаю, крошки со стола соберу и – в рот! В молитве-то как: «Хлеб наш насущный», или не помнишь божественную заповедь? Теперь, может быть, ты меня слушаешь, сердишься и думаешь, что матушка неправа. А я ведь права, права, худого тебе не посоветую, в молитве и служении Господу мы с батюшкой многое прозреваем. Слушаться нас нужно, потому как родителей не слушаться – грех великий, а батюшку с матушкой тем более почитать нужно, со смирением, угождать им нужно. Как же иначе? Бог непослушных детей наказывает! Ты вот опять в брюках, знаешь же, что матушку это расстраивает, а все равно по-своему, по-вольному решаешь.

– Дома так удобнее, да и холодно зимой.

– В дом твой батюшка заходит, священник, и что видит? Искус ему один. Себя не жалеешь, так его бы хоть пожалела. Под юбочку надела бы чулочки, шерстяные, и телу приятно, и Господу угодно. А так, срам свой демонстрировать. Ты бы, голубушка, прислушалась к совету, ведь и жизнь у тебя идет наперекосяк, потому что своим умом пытаешься жить. Ты все улыбаешься, ну-ну… Дом твой – малая церковь, и здесь блюсти себя надо во всем, и в одежде в том числе. В юбочке ты и мужу своему была бы желаннее, и не носился бы он невесть где.

– Может, не будем об этом! – дергается Маша.

– Вот-вот, и мужу своему была бы желаннее, – еще раз повторяет Нина Петровна. – Что, правда глаза колет? Не нравится, когда тебя учат, верно? Пренебрегаешь моими советами… А ты бы к матушке прислушалась, чужим умом надо жить, коли своим Бог обделил…

«Это же надо быть такой стервой!» – думает Маша, чувствуя непреодолимое желание вцепиться свекрови в горло.

Главное, сохранять спокойствие.