Пляж на Эльтигене

Он всегда извещал ее с таким снисходительным, стариковским и вместе с тем заговорщицким видом, точно готов был простить ошибки молодости и в то же время завидовал им и приобщался к ее тайнам, хотя она не приглашала.

— Высокий! — кричал Семен Михайлович, словно бы отвечая на безмолвный вопрос Поленьки. — Прямые, знаете, волосы соломенного цвета. Орлиный профиль, этакий кроманьонец.

— Да? — спросила Поленька, вспомнив почему-то Гурьянова, хотя откуда ему было взяться тут. — Назвался он?

— Нет. Тихо ушел, — ответил Семен Михайлович. — По-моему, с ним было еще несколько человек.

— А… — с облегчением подумала Поленька, поняв, что не Гурьянов. — Когда они приходили?

— Не волнуйтесь, придут еще.

Чокнулись.

Нина Петровна, сидевшая рядом, как обычно, не пила. Поленька убедилась, что спорить с ней совершенно бесполезно. Когда Семена Михайловича поздравили и начались песни, Нина Петровна незаметно выскользнула.

Спели прекрасную, но затасканную до неузнаваемости песню «Шумел камыш», потом, с большим чувством, про стальную эскадрилью. Семен Михайлович поднялся, дирижируя самому себе, и Поленька едва дождалась конца. Собрав посуду, вышла на кухню. Нина Петровна уже стояла, готовая к выходу.

— Куда? — спросила Поленька с изумлением и обидой, так как сразу поняла, что без Нины Петровны можно будет задохнуться от тоски.

— В ясли! За Наташкой, — сказала Нина Петровна.

— Я с тобой! — выпалила Поленька, тотчас сообразив, что может и не доехать до яслей, а сдержать слово и явиться к Пересветовой или позвонить одному потомку Богдана Хмельницкого, который сперва рассказывал про храбрость запорожских казаков и потом сильно добивался ее. Хорошо начавшийся вечер должен был и завершиться соответствующе.

На Нине Петровне была новая кофточка, купленная на толкучке, губы слегка подкрашены. Это все, что она себе позволяла. Жизнь Нины Петровны вошла в колею, по крайней мере внешне, после того, как она уступила советам ясельных нянечек и воспитательниц и перестала таскать Наташку каждый день. Уж слишком сильно кроха кричала по утрам. Теперь она неделю отбыла в яслях, и Нине Петровне не терпелось забрать ее.

В трамвае Поленька заметила, какой отдохнувший взгляд стал у Нины Петровны, с каким интересом и задумчивостью следила она за мелькавшей в окнах трамвая жизнью.

— Приснился счастливый сон, — сказала Нина Петровна. — Будто взяли Киев. Хотя в Киеве никогда не была. А просто приснилась карта, и красный флажок добежал до Киева. Проснулась и боюсь шевельнуться, думаю, счастье-то какое!

Проехали несколько остановок, и Поленька начала рассказывать о том, что было на уме: про Пересветову, ее странный, самостоятельный и вместе с тем уступчивый характер. Надо же, выбрала старичка профессора и довольна. Поленька не могла понять, где тут искренность и сколько во всем этом притворства.

Слушала Нина Петровна внимательно, но, видно, мысли ее приняли другое направление, потому что она вдруг произнесла, наклонившись к Поленьке, безо всякой связи с тем, что та говорила:

— Слушай! А замечаешь, как интересен Восток? Откуда необыкновенное волнение, когда вижу эти побелевшие на солнце дувалы, эту пыль с колючками… зелень ореховых деревьев, которая укрывает дворы от палящего солнца. Волнуюсь, как будто сама или предки мои жили здесь давным-давно. Вот копаюсь в памяти и ничего не могу вспомнить. Всю жизнь прожила на Псковщине, на Синей речке.

Поленька глядела на Нину Петровну, радуясь наступившему пробуждению. Она второй раз проехала мимо Пересветовой и, как ни собиралась развлечься, добралась до самых яслей.

Долго стучались в дверь, сперва Нина Петровна, затем Поленька. Наконец открыла пожилая няня.

— Наташа моя… — выговорила Нина Петровна, задержав дыхание, чтобы не шуметь. — Наташа…

Пожилая няня оглядела сперва Поленьку, потом мать и сказала негромким глуховатым голосом:

— Да она у тебя помирает. В боксе лежит. В больницу не взяли, безнадежная. На завод звонили, какой-то начальник сказал, что у вас детей много и для работы вы сейчас нужны, извещать не надо.

Нина Петровна оттолкнула няню и побежала в бокс. Поленька бросилась за ней. В маленькой комнате увидели ребенка, вытянувшегося, с белым синеватым личиком.

Остаток ночи, до рассвета, Нина Петровна провела у Наташкиной кровати. Поленька утром предупредила мастера. На заводе всполошились. Вот где она насмотрелась добра, настоящей участливости. С завода ее не то чтобы отпустили, прогнали, наказав помочь Нине Петровне. Девочка по-прежнему была без сознания. Завернув ее в полотенце, они обошли несколько больниц и везде получили отказ. Говорили примерно одно и то же: «Больница забита, а ребенок безнадежен» — и диагноз установили сразу — двухстороннее воспаление легких и дизентерия.

Во время этих бесконечных хождений Поленька иногда брала девочку, и та казалась совсем невесомой. Идти домой к хозяйке с больным заразным ребенком Нина Петровна не решалась. У Раечки самой был мальчик, над которым она тряслась. Понимала это и Поленька.

Остаток дня они провели вместе, бесцельно слоняясь по парку.