На пляже Валентина расстелила полотенце, разделась и, оставшись в черном сплошном купальнике, худенькая, белокожая, улеглась, подставив спину горячим солнечным лучам. Вокруг шумела пляжная веселая жизнь – раздавались вскрики детей, смех, слышен был плеск воды, торговцы зазывали отдыхающих купить сладости, вареную кукурузу, фрукты, орехи, мороженое. Как же ей хотелось научиться, как Игорь, вырезать, вытравлять из своей памяти то, что долгие годы причиняло ей боль и сделало ее таким вот безропотным и терпеливым существом. Или хотя бы просто не вспоминать какие-то события из своей жизни. Особенно тот период, когда она сильно пила. С чего это началось, она так и не поняла. Связалась с пьющей подружкой, которая заливала свою разрушенную личную жизнь вином и водкой, потом сама познакомилась с прохвостом, забеременела… Квартиру, доставшуюся ей от родителей, поменяла на меньшую, деньги прогуляла. И никто-то ей не помог, не остановил. Получается, не теми людьми она себя окружила, вот так все сложилось глупо… И если бы не Игорь…
Она вдруг резко встала, ей захотелось броситься в прохладную воду, с головой, поднырнуть под зеленоватую толщу, чтобы охладить начинавшие кипеть от жутких воспоминаний мозги. Она разбежалась, плюхнулась в воду, зажмурилась и рыбкой нырнула в глубь, в холодную темень. А может, остаться здесь, в воде? Задержаться ровно на столько, чтобы…
Но вода вытолкнула ее – не время! Она отдышалась и уже спокойно поплыла к берегу. Глядя на окружающих ее людей, она искала хотя бы одно лицо, которое могло бы выдать схожие с ней чувства. Нет! Никто не хотел умирать. Все наслаждались солнцем, теплом, водой, радостным ощущением свободы, беззаботности, люди просто отдыхали, забыв все свои проблемы и печали. Для этого все они и приехали сюда, в это благословенное красивейшее место, в Лазаревское, к морю.
Валентина вернулась на свое полотенце, растянулась, подставив солнцу теперь уже лицо.
– Обгоришь, – рядом опустился мокрый и холодный Игорь и прикрыл ей лицо соломенной шляпкой. – Знаешь, когда твоего лица не видать, тебя можно принять за двадцатилетнюю.
Она замерла. Вот. Снова он прошелся по ее лицу. Кожа на лице была нехорошая – алкоголь, сигареты, какие-то болезни, о которых она не хотела думать. И ничего-то с кожей уже не сделаешь, разве что содрать ее, старую, в пятнах и с хроническими припухлостями, и натянуть новую, молодую, с ярким румянцем и без морщин.
– Салют! – услышала она где-то совсем рядом высокий нежный голосок.
– Привет! – ответил Игорь.
– Как вам отдыхается?
– Отлично! Здесь просто рай!
– Здрасти, – это уже юношеский басок.
– Привет! – снова отозвался Игорь.
Валентина приоткрыла глаза, и сразу же солнечная рыжая рябь, пробившись через соломенные переплетения шляпки, заставила ее зажмуриться.
– Что у нас сегодня на обед? – снова голос Игоря.
– Мама там баклажаны готовит, еще жареная форель… Отпустила вот нас с Верой на пляж…
Валентина улыбнулась. Это же Саша с Верочкой, хозяйские дети. Те самые, чудесные и трудолюбивые дети, что кормят их вкусными кашами, омлетами, пловом, борщом, окрошкой… Сколько же им лет? Двадцати еще, может, и нет. Где-то восемнадцать, девятнадцать.
– Я домой, а ты? – это уже Игорь спросил ее. – Что-то в сон клонит…
Немудрено, подумала она. Всю ночь где-то шлялся. Пришел под утро, рухнул в постель.
– Я полчасика еще полежу, позагораю…
Он ушел, и она сразу почувствовала облегчение. Вот бы он ушел и не вернулся. Пропал. Исчез. Утонул. Она бы тогда собралась и уехала отсюда. Домой. Начала бы новую жизнь. Чистую. Полную добрых дел. Она искупила бы все его грехи. За больными бы ухаживала. Бедным деньги постепенно все раздала. В церковь бы ходила каждый день. И никто бы над ней не смеялся. Никто бы не унижал. Не оскорблял.
Пляж между тем постепенно пустел – приближалось время обеда, все засобирались в свои отели, съемные квартиры, комнаты. Час или два все будут обедать, наслаждаться вкусной едой, пить вино, а потом спать, спать…
Валентина почувствовала, что и у нее глаза слипаются. Что ж тут удивительного, она тоже не спала почти всю ночь, дожидаясь Игоря. Прислушивалась к каждому звуку, доносящемуся с улицы. А потом и вовсе вышла на террасу и долго курила, всматриваясь в темные очертания сада, белые мутные пятна розовых кустов, слышала смех и голоса, доносящиеся из соседних домов, шум проезжавших автомобилей и даже плеск воды… Она старалась не думать, чем занимается сейчас ее муж, – это было очень больно.
То, что случилось с ней потом, на этом горячем песке (к счастью, на этом участке Лазаревского пляжа мелкая галька соседствовала с драгоценными песчаными проплешинами), она восприняла, как сон. Она слышала детские голоса, мальчика и девочки. Судя по их тихому разговору и смеху, она понимала, что девочка, играя, закапывала мальчика в песок. Он просил ее не засыпать песок в глаза или рот. Она смеялась, мол, закрой рот и не разговаривай. «Вот так, – приговаривала она, шурша ладошками по гальке, смешанной с песком, – сейчас зарою тебя здесь…»