Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи

Наталья Аркина, известный балетовед, написавшая в 1959 году сценарий телевизионного фильма «Танцы Майи Плисецкой», принимала новый образ балерины с трудом: «Майя Плисецкая с каким-то упоением откинула свои излюбленные приемы, саму манеру балерины большого балета – все, чем она столько лет восхищала зрителя. Ее Кармен шокирует, возмущает всех тех, кто ждет от танцовщицы привычного, кто идет смотреть на “стан певучий”, на фантастическую красоту рук, на “версальские” позы поклонов. С одержимостью влюбленного человека Майя Плисецкая творит свою Кармен, привольно чувствуя себя в совершенно новом пластическом мире спектакля Альберто Алонсо. Словно с детства привычны все эти замысловатые движения бедром, ступней, все эти, на наш вкус, пластические вульгаризмы площадного танца испанской махи. Мы не привыкли в балете к танцеванию одновременно условно-обобщенному и вместе с тем приближенному к жизни, к “говору человеческому”. Мы привыкли или к развернутой танцевальной форме, или к языку пантомимы. А здесь не то и не другое. Не пластический речитатив и не большое танцевальное полотно. Можно назвать этот язык “модерновым”, а можно его так не называть. Просто этот язык существует параллельно многим другим хореографическим формам», – писала она в статье «…Сердце в плену у Кармен», опубликованной в газете «Советская культура» в декабре 1968 года. Полтора года после премьеры, а страсти бушевали все еще нешуточные. Что уж говорить о премьерном спектакле! «Не могу принять» – очень важные для понимания судьбы спектакля слова. Судьба «Кармен» висела тогда на волоске.

Сразу после премьеры на балет не вышло ни одной (!) рецензии. А ведь это Большой театр и первый балет, созданный специально для Плисецкой! И вдруг – тишина (не хочется писать «гробовая», но это была именно она). Родион Щедрин потом вспоминал, что «на эзоповом языке нашей тогдашней жизни молчание означало суровое осуждение и порицание».

«Аплодировали больше из вежливости, из уважения, из любви к предыдущему, – признавала Плисецкая. – А где пируэты? Где шене? Где фуэте? Где туры по кругу? Где красавица-пачка проказливой Китри? Я чувствовала, как зал, словно тонущий флагман, погружался в недоумение…»

В гораздо большее недоумение и с потенциально куда более серьезными для спектакля последствиями погружалась и министр культуры СССР Екатерина Фурцева, ожидавшая «мини-Дон Кихота» – веселый, хореографически виртуозный спектакль со всеми положенными атрибутами – шене, фуэте и турами по кругу. А вместо этого увидела…