Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи

Лиля Брик писала Эльзе Триоле после генеральной репетиции, на которой присутствовала: «Семнадцатого смотрели генеральную “Кармен-сюиты”. Музыка Бизе – Щедрина прелестная. Майя – чудо! Очень понравился нам балетмейстер. Хуже – художник. Сегодня идем на премьеру. Не уверена, что понравится публике и прессе, – непривычно. Наши успокоительные речи о том, что “Кармен”, “Лебединое”, “Чайка”, “Баня” при жизни авторов провалились, ее не устраивают… Все, что можем, это аплодировать изо всех сил».

Через год после премьеры Плисецкая признавалась в интервью знаменитому балетному критику и историку театра Уолтеру Терри (находясь на гастролях и разговаривая с иностранными журналистами, она позволяла себе говорить свободнее, чем дома): «Когда балет был впервые поставлен в Москве, в Большом произошел взрыв. Некоторые были от него без ума. Другие были против. Были и такие, кто заявлял: Плисецкая – предательница! Она предает классический балет».

«Сам спектакль получил весьма разноречивые оценки, вызвал резкие споры, привел в столкновение крайние точки зрения», – писала Д. Ромадинова в статье «Раскройте партитуру», опубликованной в 1967 году в журнале «Советская музыка». Одним из тех, кто новый балет не принял, был выдающийся хореограф Федор Лопухов. Анализируя балетный язык спектакля, он говорил, что «подъем ноги, да еще с тыканьем ею в живот Хозе, исполняемый Кармен, – есть непристойность. И тыканье ногой трактует не любовную Кармен, что в музыке Бизе, а, увы, гулящую девку, что лично я принять не могу».