Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи

– Она сказала Майе: «Как ты могла из героини испанского народа сделать женщину легкого поведения?» – вспоминает Наталия Касаткина.

Спрашиваю у Сергея Радченко:

– А вы чувствовали, что этот спектакль может быть скандальным?

– Да. Но не давали себе сильно отчета.

– Почему?

– А потому, что он был совершенно другой. Первый такой модерн, как мы называли. И когда Фурцева увидела, говорит: «Ну, это же порнография». У нас нет секса, так Хрущев сказал.

И у Бориса Мессерера я не могла не спросить о том же:

– Вы чувствовали в процессе работы, что, с одной стороны, это будет скандальный балет, а с другой – что он будет жить так долго?

– Я так не мыслил никогда. Никогда не задавался этим вопросом абсолютно. Просто делал, и все. То, что он скандальный… Относительно. Для дураков – скандальный, я воспринимал это как само собой разумеющееся. Скандальность эта уже просто из-за нашего ханжества привычного.

– Для того времени…

– Было смело. Это пуританское ханжество страны нашей.

– Когда прошла премьера «Кармен-сюиты», как реагировала Майя Михайловна на эти запреты?

– Она боролась, насмерть боролась. Фурцева Екатерина Алексеевна была неплохая тетя, совершенно неплохая. Я плохого о ней не могу сказать. Но она просто не понимала всего этого. Просто не понимала, искренне. И когда она: «Майя, этот спектакль сойдет со сцены через несколько спектаклей», Майя отвечала: «Кармен умрет тогда, когда умру я».

– Но она не умерла и после этого.

– Вот видите, да.

«Что же в балете так не понравилось? – говорил в интервью Родион Щедрин. – Да все! Все обзывалось “западным”, чуждым, кощунственным, вредным. В хореографии сплошная порнография, сексуальные телодвижения, голые ляжки, развратные поддержки… В конце любовного адажио – на арию с цветком – уже после генеральной давали black-out, полное выключение света, и в темноте вместо перекрещивания тел шло еще две-три минуты музыки».

Много лет спустя, в 2005 году, когда «Кармен-сюита» уже не первое десятилетие победно шествовала по миру, Плисецкая говорила: «Фурцева – несчастная. Это вот про такую и про таких говорил Вознесенский: победители, прикованные к пленным. Она хотела помочь, но она сама бы слетела. Она не хотела слетать с этого поста. И, запретив мне, не была против меня. Ей достаточно было, что ее убрали из Политбюро, понизили до министра культуры, а потом хотели снять уже и с министра культуры… Она это еле пережила, резала себе вены, еле осталась жить. Однажды она мне сказала: “Я уйду из жизни тогда, когда я захочу”. Значит, она это уже задумала…».