Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи

К этому успеху – во многом запрограммированному очевидным внутренним сходством героини и исполнительницы – в Большом театре ревновал не только Юрий Григорович. Плисецкая признавалась Валерию Лагунову: «Я никак не ожидала, что против спектакля выступит В. Васильев. Он же и Фурцевой сказал, что “Кармен-сюита” ему не нравится. После премьерных спектаклей в полном восторге была Е. П. Гердт, правда, оглядывалась и трусила, как бы никто не заметил ее поздравления. А Васильеву я на уроке при всех сказала о своем разговоре с Фурцевой, передавшей мне то его мнение. Он жутко покраснел – от смущения, наверное».

После премьеры Лиля Брик писала сестре в Париж: «В Майе 52 кило. Хороша, как никогда. Плясала нам. Она, конечно, чудо».

Сколько сил и нервов стоила ей «Кармен»! И на что только не приходилось идти Плисецкой и Щедрину, чтобы спектакль жил! «Один раз я просто блефанул с Фурцевой, – признавался Родион Константинович. – На третьем или четвертом спектакле был А. Косыгин (Алексей Косыгин – председатель Совета министров СССР. – И. П.). Он вежливо похлопал из правительственной ложи и удалился. Что было у него в голове – пойди разбери. Но Фурцева, естественно, беспокоилась – как он к этому отнесся? “Как отнесся, – говорю, – позвонил и сказал, что прекрасный спектакль”. Этот мой блеф министра сильно утешил».

Через полтора года после премьеры Лиля Брик снова написала Эльзе Триоле: «До чего же Майя хороша в “Кармен”! Какая она актриса! Мы видели спектакль раз двадцать, и каждый раз, когда ее закалывает Хозе, хочется плакать. Хороша и музыка, и все персонажи. Настоящая удача».