Плисецкая. Стихия по имени Майя. Портрет на фоне эпохи

Музыковед Людмила Танина объясняла: смысл этого приема – эмоционально укрупнить, увеличить: «Но помимо собственно сюжетного толкования столь резкая и быстрая перемена предельно контрастных “световых барьеров” драматична и сама по себе – может быть, потому что ассоциируется с бешеным биением сердца. Правда, однажды мы уже видели нечто подобное на сцене Большого театра – в финале второго действия “Семена Котко” (режиссер Б. Покровский, художник В. Левенталь)».

Спрашиваю Виктора Барыкина – а каким Майя Михайловна была постановщиком? Требовательным? Может, были у нее диктаторские замашки, как у большинства хореографов, которые требуют неукоснительно исполнять поставленный ими хореографический текст?

– Нет, она не была диктатором. Майя Михайловна вообще уникальная женщина, не то чтобы обладающая каким-то прагматичным умом. Я, скорее, всегда думал, что она следует своей женской интуиции, своему настроению в данный момент. Поэтому она всегда отталкивалась от артиста, пыталась сделать, чтобы было и интересно, и удобно танцевать, и, главное, чтобы это было эмоционально наполнено и сделано так, чтобы персонаж был понятен. Понятный персонаж – это было очень важно для нее, она ценила личность на сцене, потому что сама была личностью неординарной. – И после паузы: – Я вот вспоминаю первое появление Анны на вокзале. Тишина, темнота, один луч на нее направлен. Она появляется. И просто поворачивает голову. Причем она под вуалью от шляпки. И она поворачивается, и от одного этого взгляда такая энергетика шла… И зал, все зрители, моментально поворачивали голову, потому что это было здорово сделано. Гениально. И она была гениальной на сцене. Да, может быть, не так чисто танцевала, ходила с пятки, еще что-то такое, но это была личность на сцене, которая всегда попадала в точку персонажа.

Костюмы к балету начинал делать известный модельер Слава Зайцев, признававшийся позже, что был «просто очарован, околдован Майей». Сделал более двухсот набросков и эскизов, многие из которых понравились Майе, но «вызывали сомнения у Щедрина своей неожиданностью, – вспоминал Зайцев. – Спор дошел до министра культуры Фурцевой, которая требовала от меня пойти на компромисс. Я не пошел. Над балетом продолжил работать Пьер Карден. Так отношения с Майей прервались. Я бы не хотел соперничать с Карденом, я очень уважительно к нему отношусь». Карден сделал восемь платьев для главной героини. Они роскошны (одно выставлено в Музее-квартире Плисецкой на Тверской в Москве), а потому немного выбиваются из общей картины.

Карден создаст платья и для двух следующих балетов Майи, которую, как и многие другие мужчины, обожал.

Министр культуры Екатерина Фурцева была арбитром не только в выборе костюмов к балету, но и во всей его судьбе. А судьба спектакля висела на волоске, и уверенности в том, что зрители его увидят, не было до самого конца. Валерий Лагунов, который танцевал Станционного мужика, рассказывал, что на генеральном прогоне Уланова сидела с Фурцевой и говорила:

– «Вы понимаете, Екатерина Алексеевна, у нас был в начале двадцатых годов спектакль “Утраченные иллюзии”. Совсем не пошел, потому что была плохая хореография и много сюжетности. И вообще никто ничего не понял», – и так далее. А когда было обсуждение, все какие-то пожелания говорили, а она молчит. Фурцева к ней поворачивается: «Галина Сергеевна, я не поняла, вы мне все время говорили. Скажите». И она сказала. Сняли спектакль (с премьеры. – И. П.). На следующий день Майя пришла в ужасе. Она не спала, пришла заниматься, в любом случае занимается. Назвала Уланову очень плохим словом. Я говорю: что с вами, Майя Михайловна? Я знаю, что было обсуждение, вы что, не спали, что ли? «Нет, не спала. Не дала мне жить. Это моя жизнь, она остановила». Я говорю: не волнуйтесь, приедет Родион Константинович, он все сделает. Он выручал все время. Он приехал. Уничтожить – все же «за», понимаете. Убить – пожалуйста, с удовольствием. Щедрин поехал с блокнотом к Фурцевой, сказал ей: «Мы все исправим». Пожалуйста, сделали второй просмотр. Танцевала Кондратьева, а с Фурцевой сидела Плисецкая. Всё, прошел на ура.

Но не только системному подходу Щедрина обязан спектакль своим выходом к зрителям, а еще и актерским способностям (прямо скажем, выдающимся) Плисецкой. Другую историю, связанную с «пробиванием» спектакля, рассказала Наталия Касаткина, танцевавшая Бетси Тверскую:

– Майя говорит: «Я сейчас пойду к Фурцевой. Ждите меня здесь». Мы сидим в Большом театре – где-то в буфете, наверное, – и ждем. Она возвращается. Майя, ну как? «Все в порядке. Я вошла в министерство, прошла, не глядя ни на кого, до ее кабинета, открыла дверь (помощница, естественно, онемела) и бросилась к окну. Сказала: я не хочу жить! Фурцева ко мне: «Майечка, Майечка, что с тобой? Что ты говоришь?» Я упала на диван и зарыдала. «Вы запретили мою “Анну Каренину”». – «Я? Да ты что? Нет, это быть не может». Короче, все встало на свои места.

– Какая актриса!

– Ну!