Плохая хорошая дочь. Что не так с теми, кто нас любит

Не представляю, кто бы захотел остаться на моем месте. Прошло много времени после того, как оба парня выскользнули через дверь, перепрыгнули через забор и крадучись пересекли задний двор соседей. Я попыталась снова ощутить свои части тела — руку, ногу или ухо. Каждый раз меня кусала острая и холодная боль, предупреждавшая, чтобы я не суетилась. Казалось, я целыми часами витала над своим телом, боясь полностью войти в него и обнаружить, что оно холодное или, что еще хуже, пустое. Я не знала, как долго так пролежала; я была уверена только в том, что произошло некое событие, но чувствовала, будто что-то упустила. Я заплакала, и мозг мой начал просыпаться от чередующихся боли и онемения в руках. В панике от того, что мне придется объяснять кому-то, откуда у меня боль, если не смогу контролировать ее, я принялась трясти руками, потом всем телом, а под конец не могла остановить дрожь. Я дрожала и дрожала, пока с трудом не вытащила свое тело из сарайчика в вертикальном положении. Я надеялась, что не привлеку к себе внимания. На полпути к дому я повернулась и посмотрела на сарай, думая, что нужно вернуться. «Я оставила там что-то важное, — подумала я. — Я оставила там что-то важное, но сейчас слишком холодно, чтобы возвращаться».

Мое тело и та, кто теперь в нем жила, вернулись в дом. Там мы встретились. Она попыталась рассказать мне о том, что произошло, но я не пустила ее внутрь.

16

Мне расхотелось по вечерам возвращаться домой. Мне хотелось находиться где-нибудь в безопасном месте, где бы я не была в одиночестве. Никто не спрашивал, почему я предпочитаю проводить больше времени в школе и в ее окрестностях. Конечно, пару раз у меня возникали проблемы с поведением, но в целом меня считали умным и любознательным ребенком. Возможно, даже милым и очаровательным — в нужное время при правильном освещении.

В школе было безопасно. Там я ощущала себя более сильной. Там я могла постоять за себя. Возвращаться домой мне не хотелось. Я по-прежнему плакала ночами и мало спала. Я перестала выходить на задний двор. Мама возвращалась с работы довольно поздно, и я быстро поняла, что если просто не сяду в автобус, то у меня останется несколько часов, чтобы дойти пешком домой до ее прихода. Но это было рискованно. Она всегда могла прийти домой раньше, обнаружить мое отсутствие и открыть мне дверь, уже кипя от гнева. С другой стороны, был еще Брэдли. Он всегда мог поджидать меня, зная, что матери, вероятнее всего, не будет на месте, а я буду беззащитной. Я предпочла рискнуть гневом матери.

Когда раздавался последний звонок, я подходила к своему шкафчику, брала пальто, сумку с книгами и несколько папок, а потом украдкой проникала в ближайший туалет, где ждала, пока затихнут голоса в коридоре. Через десять минут раздавался рев нескольких школьных автобусов, выезжавших с парковки один за другим. Я считала их, пока последний не затихал вдали. Только затем я приоткрывала дверь туалета, стараясь не производить шум и остаться незамеченной, если кто-нибудь оказывался ближе, чем подсказывали мои уши. Если берег был чист, я выходила на безмолвные просторы своего учебного заведения. Когда я находилась там одна, все вокруг казалось крупнее, и я ощущала, что тоже стала крупнее. Если по дороге мне попадался учитель, я объясняла, что осталась на дополнительные занятия, и мне верили. Иногда я заходила в те части здания, где школьники действительно занимались тренировкой или проводили собрание какой-нибудь спортивной или ученической группы. Я проскальзывала внутрь, немного болтала с учениками, смешила их и уходила, прежде чем меня застукают. Что бы я ни потеряла в сарайчике, было приятно осознавать, что этой способности я не лишилась. Невидимость была моей «суперсилой».

Я старалась не думать о том, что со мной произошло. На протяжении большей части суток это мне удавалось. Затем меня охватывал шок от ледяного дуновения ветра, от которого болела часть лица. Раздавался в ушах грохот пластиковых подносов с едой о жесткий металлический прилавок во время завтрака. Когда мне становилось совсем тоскливо или я ощущала себя окруженной со всех сторон, я снова оказывалась на крыше сарайчика и смотрела на себя, жалкую и бормочущую под нос какую-то чушь. Я ненавидела все, что попадалось мне на глаза, в том числе кучку какой-то гнили — свернувшееся калачиком на полу мое тело. Почему она не встала? Почему не ушла? Она вообще не должна была находиться здесь. Глядя на себя со стороны, я упрекала ее, обвиняла и говорила только: «Хватит цепляться ко мне. Хватит приводить меня сюда. Мы больше не принадлежим друг другу. Ты сама сделала выбор и пошла туда. Теперь можешь оставаться там».

Бесцельное блуждание после уроков спасало меня от возвращения в неприятное место с неприятными воспоминаниями. Лучше всего мне было между унылыми школьными стенами. Покидая их, я становилась никем. И никого не волновало, что происходит с никем. А произойти с девочками, ставшими никем, могло все, что угодно.