Плохая хорошая дочь. Что не так с теми, кто нас любит

Одноклассники посмотрели на меня широко раскрытыми глазами, а «Крысиный хвост» хихикнул. Когда кого-то задерживали после урока, то это означало, что он попал в серьезную переделку. Настолько серьезную, что учитель даже не хотел называть причину перед классом. Но все и так знали, почему меня оставляют, а некоторые даже удивлялись, почему этого не случилось раньше. На мгновение я подумала, что должна что-то сказать, объяснить, что нечто происходит с моим телом и что старые способы контроля больше не работают. Мне хотелось защищаться. А затем я снова оказалась на крыше сарая. Именно там, где не хотела оказаться снова.

— Сядь здесь, — мистер Мартин показал на ближайшую к нему парту.

Я села. Он перебирал бумаги на своем столе, складывал их в папки и убирал папки в ящике. Он молчал, и я была рада этому, потому что в тот момент не смогла бы ничего ответить. Я прислушивалась к шелесту бумаг и папок и сосредотачивалась на этом звуке, чтобы отвлечься от сарая. Мне хотелось глубоко вздохнуть, но не хотелось делать вид, будто мне это так уж нужно. Мозг мой кричал, но я сохраняла выдержку, пока желание глубоко вздохнуть не прошло. К тому времени учитель уже что-то говорил, и я пропустила часть его слов. Я стала внимательно прислушиваться к нему, пока действительно не поняла, о чем идет речь, как будто не понимала этого раньше. Дело было в моем сне. Он отвлекал других. Он означал, что я проявляю неуважение. Нужно что-то с этим делать. «Ну да, — думала я. — Я знаю».

— Есть ли какая-то… причина?

Он задал этот вопрос так, будто не был уверен, хочется ли ему выслушать мой ответ, что вполне устраивало меня. Он попытался снова:

— С тобой… что-то происходит? Что-то, что мешает тебе выспаться?

Я засмеялась.

— Ага. Боюсь темноты, вот что происходит.

Это была не совсем ложь, но я надеялась, что мой ответ прозвучит как шутка. Мистер Мартин не рассмеялся вместе со мной. Он откинулся на спинку стула и смотрел на меня, пока я в конце концов не была вынуждена отвернуться. Я не возражала, чтобы на меня смотрели, но не хотела, чтобы за мной наблюдали. Он поерзал на месте, поискал что-то в своей сумке и протянул мне аудио-кассету.

— Просто включи сначала на ночь. Потом послушай со включенным светом. Затем с выключенным. Это помогло моей дочери, когда она была маленькой. Возможно, и тебе поможет.

Я прочитала надпись на кассете: «Возвращение в уголок Пуха». Я положила кассету в карман и встала, чтобы выйти. И только подойдя к самой двери, я бросила через плечо: «Спасибо».

Через несколько дней меня снова попросили остаться после урока. В тот раз это оказался учитель, которому нравились мои вопросы, мистер Анвей.

— Эшли, тебе не кажется, что твое поведение по отношению ко мне можно назвать неподобающим?

«Неподобающим». Я ненавидела это слово. Оно всегда означало, что мои груди (которые я вовсе об этом не просила) двигаются слишком свободно, что мои самые удобные шорты чересчур коротки для моих постоянно увеличивающихся бедер или что мое тело каким-то иным образом меня подводит.

— Нет, — ответила я.

— Тебе не кажется, что задерживаться в моем кабинете до или после уроков в облегающей одежде — это нормальное поведение для хорошей девочки?

Я обхватила туловище руками. Моя одежда не была облегающей. Просто немного тесноватой. Мое тело продолжало расти, но только в некоторых местах. Я старалась изо всех сил скрыть этот факт, пыталась выглядеть как чья-то малышка, но заметно проигрывала борьбу. Но я была не одна. Мы все менялись. Мне нравилось подглядывать за другими девочками в раздевалке. Трудно было не обращать внимание на их взрослеющие тела и сравнивать их с моим. Мне не хотелось, чтобы у них возникало то же ощущение, что и у меня. Как будто за ними все время наблюдают. Неужели они тоже это ненавидят? Ненавидим ли мы это вместе, хотя и плачем по отдельности?

Мистер Анвей заметил, что мне стало неловко, и спросил, не хочу ли я вместе с ним обсудить этот вопрос с директором. Мне это показалось разумным, и мы вышли из кабинета в коридор. Он шел шагах в пяти впереди меня, а когда мы повернули к кабинету директора, я развернулась и пошла в противоположном направлении. Когда он окликнул меня, я уже бежала домой, к кассетному плееру.

Когда мистер Мартин спросил, почему я больше не подхожу к нему, я сочинила что-то о том, что нянчусь с братьями и сестрой. Он был добр ко мне. Он помогал мне. Но я не была его дочерью, и моя одежда была слишком облегающей, и я не хотела, чтобы он умер. Любой проблеск доброты, возникавший между нами, становился испорченным моим внешним видом, который всегда намекал на что-то неправильное. Мое внутреннее «я», мои внутренние устремления не соответствовали намерениям моего тела. Внешне я не походила на маленькую девочку, которую можно невинно любить. Мое тело было барьером на пути любых невинных устремлений.