Плохая хорошая дочь. Что не так с теми, кто нас любит

Мне не хотелось думать об отце как о грубом и жестоком человеке, хотя он и попал за решетку в результате жестокости. Мне хотелось верить, что, будь он на свободе, из него бы получился отличный защитник и мне бы не пришлось переживать все то, о чем я не могла заставить себя рассказать ему. Я не могла примирить эти два желания, хотя раньше мне казалось, что у меня получается.

Механизм для снимков в зале свиданий сломался, поэтому мы не смогли сфотографироваться. Когда нам сообщили, что наше время подходит к концу, я не была готова покинуть отца. И даже не могла представить, что когда-нибудь буду готова. Мне нужно было еще столько ему рассказать.

Мы обнялись. Он проводил меня до выхода, сжал на прощание в объятиях и сел на специальное место для заключенных, которые должны были возвращаться в камеры. Отдельно от всех нас. Отдельно от меня. В иной ситуации я бы обрадовалась, что мне не надо сидеть рядом с опасными преступниками, которых я видела в новостям и газетах. Но тогда это показалось мне жестоким.

Я ждала своей очереди вместе с теми, кто прощался со своими близкими и любимыми. Многие плакали. Я часто оборачивалась и махала рукой отцу, пока он сидел и ждал, чтобы помахать в ответ. Просто так, на всякий случай, если я ему понадоблюсь. Я обернулась в очередной раз, когда он окликнул меня по имени. Открыл рот, затем закрыл. Словно хотел сказать нечто, к чему не был готов.

— Сослужишь мне службу, Эшли? Когда будешь писать о нас с тобой? Просто изложи правду. Свою правду. Не беспокойся ни о чьих чувствах, особенно моих. Тебе нужно твердо описывать правду. Это единственная достойная вещь после совместной жизни с тем, кого любишь.

Я кивнула сквозь слезы.

— Хорошо, папа.

И тут дверь открылась и посетители начали гуськом выходить обратно, во внешний мир. Я повернулась и послала отцу воздушный поцелуй. Он сделал вид, что поймал его. «Я должна запомнить этот момент», — подумала я. Я повернула за угол и прошла мимо последнего окна, через которое можно было увидеть его. Как только он исчез из моего поля зрения, я запаниковала и подбежала к окну, продолжая плакать. Он сидел на своем месте, улыбался и ждал меня.

Я прошептала одними губами:

— Я люблю тебя.

Он рассмеялся, а мне захотелось услышать его, хотя бы еще разок. Он тоже произнес одними губами:

— Я тоже люблю тебя. А теперь ступай!

Я снова махнула рукой и пошла дальше.

У меня было три часа, чтобы рассказать про себя человеку, которого любила, а теперь нужно было собирать вещи и возвращаться к прежней жизни, отдельно от него. Мне казалось несправедливым выходить из этого уродливого здания без отца. Хотелось забрать его оттуда. Нечестно было лишать меня возможности держать его за руку и идти домой вместе. Я была не в том положении, чтобы простить его за преступления, которые он совершал не против меня, да я этого и не хотела. Я не могла простить его вместо тех, кому он причинил боль.

Всю дорогу до машины Трента я проплакала. Он ждал меня на месте, задремав прямо в машине, нарушая тем самым правила и не боясь, что его поймают. Открыв пассажирскую дверь, я разбудила его.

— Как все прошло?

Я открыла было рот, чтобы ответить, но замерла от нахлынувших чувств. В комнате для свиданий я не могла позволить эмоциям захлестнуть меня. Тогда мы впервые за тринадцать лет сидели рядом друг с другом, и нам столько всего нужно было рассказать, поэтому откровенная демонстрация чувств казалась чем-то лишним, расточительным. Неэффективным. В те моменты мне требовалась сдержанность. Но сейчас я находилась в машине с одним из моих самых близких друзей. Визит был окончен. Давала знать о себе каждая мелочь, которую я не могла позволить себе почувствовать в присутствии отца.

Трент погладил меня по плечам.

— Тебе чем-то помочь?

Переведя дыхание, я ответила:

— Выпить. Мне нужно выпить.

Трент рассмеялся и сказал, что по пути сюда он заметил винодельню и что можно заехать туда и спросить, не разрешат ли они провести дегустацию. Я согласилась.

Когда мы отъехали, Трент спросил:

— Ты получила то, что тебе было нужно?

Я снова опустила окно и закрыла глаза.

— Думаю, что да.

— И каково это?

Я улыбнулась сама себе. Я не была готова делиться секретом о том, что отец разрешил мне продолжать писать. Я высунулась подальше из окна. Ветер овевал мне лицо, до сих пор стянутое и липкое от слез, которые я не удосужилась вытереть. Солнечный свет окрашивал мне веки розовато-фиолетовым цветом. Внутри себя я отпустила все свои тревоги. Я не беспокоилась о том, чем не смогла поделиться, не беспокоилась о жизни, к которой возвращалась. Полминуты я летала. На целых полминуты я поняла, что во мне есть все, чтобы говорить правду и быть безоговорочно любимой.

29

После визита к отцу я так и не сумела полностью погрузиться в учебу на последнем курсе. Расходы были слишком высоки, и я не могла сводить концы с концами и одновременно оплачивать обучение. Я осталась в Манси, продолжая посещать некоторые курсы, чтобы сократить расходы и иметь возможность тусоваться вместе со студентами.