Плохая война

Агнес так расстроилась, что даже Уту звать не стала, пошла от зеркала, на кровать легла и заплакала. Мало того что платье у нее старое, юбки старые, такие старые, что подолы добела уже не отстирать, и кружева обтрепаны, и башмачки старые, так еще и вид она свой старый, некрасивый, тот, что от природы ей дан, должна «надеть». Нельзя же прийти в том, что она сама себе придумала: не узнают ее банкиры. Вот и было ей от чего плакать. Ни платья нового у нее нет, ни умений своих удивительных ей не применить. Пойдет на обед она замарашкой. Пусть уж ее выгонят или вовсе не пустят. Господин ее не любит ни как женщину, ни как племянницу. Любил бы, так хоть самую малость денег присылал бы. Хоть иногда. Горько, горько все было.

А тут в дверь поскреблись. Ута, страх поборов, осмелилась госпожу в печали беспокоить?

– Уйди, корова! – закричала Агнес со слезами в голосе.

– Да, госпожа, – донеслось из-за двери.

– Стой, дура!

– Да, стою, госпожа.

– Чего приходила?

– Сказать, что пирожник Петер Майер пришел, пирожные принес и вас спрашивает.

– Гони его к черту! – зло крикнула Агнес. И тут же вдруг вспомнила, что хотела новый свой отвар, что людей обездвиживает и память у них напрочь отбивает, испробовать. Думала вчера на Уте испытать, да недосуг было. Вспомнила и крикнула: – Нет, не гони, скажи, пусть сюда идет, и вина нам принеси!

Сама же встала с кровати, подошла к зеркалу, стала себя в «божеский» вид приводить. Вместо жалкой серой поросли на голове быстро «отрастила» гриву черную; бедра да ляжки, плечи, грудь – все себе «вырастила» пышное, налитое, красивое. Роста себе прибавила, лицо изменила, про глаза не позабыла. Так красива стала, что хоть саму себя целуй. Вот только умениями своими похвастаться ей было не перед кем. Но как хотелось ей, как хотелось…

А по ступеням лестницы топает уже пирожник. Болван, вечно в своих деревянных башмаках и полосатых шерстяных носках по колено. Не может даже купить себе нормальных туфель, говорит, что при его работе лучше деревянных башмаков нет ничего, говорит, что они не промокают никогда. Поэтому и ходит, как самый бедный мужик на деревне, деревяшками своими по мостовой клацает.

Агнес подошла к комоду, достала из него шкатулку. В шкатулке несколько разных изящных флакончиков. Взяла один тонкий, из коричневого почти не просвечивающегося стекла, шкатулочку закрыла и бережно поставила ее обратно. А как иначе, если там, в той шкатулке, работа ее за всю зиму сложена. И заработок там же. Только еще в товаре он, а не в таких нужных звонких монетах.

Вошел без стука, варнак, в шапке с пером, что она ему подарила, он в ней так и ходит.

– Ах, – шапку с головы тянет, улыбается, – вы уже голая, моя госпожа. Как я люблю, когда вы голая!

Кидается к ней, хватает как свою, начинает лапать прямо сразу и за зад, и за грудь, и за все иное. Мнет своими крепкими пальцами, целоваться лезет, а Агнес отворачивается. Пальцы-то у него липкие, ей неприятно, отталкивает его наконец.

– Ты бы хоть руки помыл, дурень, липко же мне.

– Да ладно вам, то ж не грязь, то сладость сахарная, – смеется Петер Майер. – Я же пирожными торгую, а не навозом. Только вот товар распродал.

– Ступай вниз и руки помой, иначе меня не касайся, – тоном, что не терпит возражений, говорит ему девушка.

– Хорошо, – сразу соглашается молодой человек, – но уж потом буду вас целовать и ласкать как захочу.

Тут, пока он еще не ушел, пришла Ута, принесла поднос с графином и двумя стаканами, поставила на стол.

Как только все ушли и Агнес осталась одна, она раскрыла флакончик и в один из стаканов обронила всего одну каплю. «Думаю, сего довольно будет, вывар вышел весьма крепким, а впрочем, поглядим». Она разлила вино, один стакан взяла себе и присела на край стола. А тот, что с каплей зелья, оставила на подносе. А любовничек уже стучит деревянными башмаками по лестнице, торопится, сладострастец. Влетает в комнату и опять к ней:

– Как я по вам скучал, уже даже сплю плохо, думаю и на работе не о деле, а о вас, о вас все думаю, моя сладкая булочка. – Он гладит ей живот, целует в шейку. – Ну что, теперь руки не липкие?

– Выпей вина, – говорит Агнес.

– Потом выпью, как взопрею.

«Взопрею! – Она морщится. – Разве господин так сказал бы? И банкир Энрике Ренальди так не сказал бы, ну а с этого что взять, кроме его деревянных башмаков?»

– Выпей вина, говорю, – настаивает Агнес.

– Ладно-ладно, – отвечает он, хватает стакан и выпивает содержимое до капли, лишь бы побыстрее, а потом берет Агнес за руку поворачивает к себе спиной и хочет наклонить ее «носом в стол».

Но девушка вырывается.

– Стой, подожди…

– Чего же ждать, госпожа моя, со вчерашнего дня жду, мечтаю о вас, аж во сне у меня на вас стоит, сплю и ворочаюсь. Весь день сегодняшний мечтал на вашу спину голую поглядеть, да на все остальное тоже.

Но Агнес нужно некоторое время, она хочет знать, как быстро зелье начнет действовать.

– Не хочу стоя, не хочу у стола… – говорит она.

– Так пойдемте на постель, – сразу соглашается Петер Майер, хватает ее и тащит к кровати. – Мне и в кровати вас брать очень нравится.