Плохие мужчины

Корень, камень. Самодельная веревка потихоньку подтягивала его вверх, и Джон отчаянно цеплялся за стенки руками и ногами. С края ямы по-прежнему лился поток; зажившая вроде бы рана горела огнем. Холод, многочисленные царапины, хлюпающая в ботинках вода – все это словно происходило не с ним. А вот теплое тельце, прижавшееся к его боку, было вполне реальным. Он чувствовал и мокрую шерсть, и тяжелое дыхание собаки.

Впервые за несколько месяцев, прошедших словно в тумане, ощущения были настоящими.

В нескольких футах от верха – протяни руку, и ухватишься за траву на краю ямы – нога вдруг поехала, и пес выскользнул из его рук. Полетел вниз, цепляясь когтями за брюки, и Джон, изогнувшись, схватил его за загривок. Собака болталась почти на весу, упершись задней лапой в складку на джинсах, но снова даже не взвизгнула. Джон глянул вниз. Прямо под ними бурлила мутная вода.

– Что там у вас? – встревоженно спросила женщина.

– Едва не уронил пса, но он так просто не сдается.

Джон снова подтянул животное к груди и прошептал:

– Держись, приятель.

Псина в ответ лизнула его в щеку.

Проморгавшись, Джон нашел углубление, в которое можно было поставить ногу.

– Мы почти выбрались! Сможете перехватить собаку?

– Мне придется отпустить веревку!

– Ничего страшного!

Джон подтолкнул пса вверх; тот заскреб когтями по грязной стене, продвинулся на пару дюймов, и женщина, схватив его поперек туловища, вытащила на траву.

Джон замер, пытаясь отдышаться. Грязная вода потоком стекала сверху в каком-то дюйме от лица.

Предплечье закололо – так туго он стянул футболку. Пожалуй, там, под ногами, глубина уже приличная – если сорвешься, можно и утонуть.

Женщина опустила вниз руку и схватила его за запястье. Тянула она сильно, несмотря на довольно хрупкое телосложение, и Джон, сделав рывок, перевалился через край ямы и упал в лужу.

Он лежал в грязи и – к своему удивлению – смеялся.

11

Он возникает наверху – полуголый и грязный, словно человек, родившийся из чрева Земли. Я не ошиблась: в этих плечах еще есть сила. Джонатан отпускает мою руку и, лежа в мутной луже, хохочет.

Я тоже смеюсь. Он совершенно преобразился: только что был кислым и злым, а теперь – довольный и счастливый, хоть и чумазый.

– О Господи, – наконец выдыхаю я. – Вы не пострадали?

– Нет, все прекрасно. Как собака?

Спасенное животное дрожит и вообще похоже на утонувшую крысу, но скулить, во всяком случае, перестало. Я протягиваю к псине руку, однако она шарахается в сторону.

– Почему вы смеетесь?

– Сам не знаю. Наверное, рад, что остался в живых. Странно, правда?

– Ну, на сегодня вы свою норму добрых дел выполнили. И я тоже, судя по вашей счастливой улыбке.

Отвязываю флиску от куртки и вытираю ему спину. Смысла в этом особого нет – только грязь размазала, но ему холодно, и вообще: мне хочется до него дотронуться.

Он поднимает голову, и его глаза на перепачканном лице ярко сверкают из-под намокшей челки.

– Был миг, когда я испугалась, что вы не выберетесь.

– Мне тоже на секунду так показалось.

Он садится и отводит в сторону мои руки. В районе ключицы у него длинный красный шрам, проступающий даже сквозь пленку грязи.

– Боюсь, вытираться особого смысла нет.

– О… Ну да, простите. Слушайте, у меня есть термос с горячим чаем.

– Во-первых, нам надо убраться с дождя. – Он встает и берет на руки собаку. Та, словно младенец, прижимается к его груди. – Пойдемте.

Я собираю сырую одежду, поднимаю бутылку виски и тороплюсь за ним. Тропа превратилась в ручей, однако мы и без того промокли насквозь. Хотя ботинки у меня влагу не пропускают, вода струится по ногам и затекает внутрь. Рядом раздается раскат грома; на улице совсем темно. До коттеджа мы добираемся минут за двадцать, и к тому времени оба дрожим не хуже несчастной собаки. Джонатан распахивает дверь плечом. Внутри ненамного теплее, чем снаружи.

– Сейчас разожгу огонь, – говорит он, опустив животное на пол, и идет к допотопной дровяной печке.

– У вас есть полотенца? – стуча зубами, спрашиваю я.

– На полке в ванной. – Он забрасывает в печь полено и оборачивается. – Давайте-ка вы последите за огнем, а я найду сухую одежду.

Собака следует за ним; быстренько она переобулась…

Я осматриваюсь. Дом ужасен. Кухня и гостиная совмещены, из комнаты ведут две двери: вероятно, в спальню и в ванную. На плите словно бомба взорвалась; там и сям стоят ведра, в которые капает вода с покрытого сырыми пятнами потолка. Убогий диван с клетчатой обивкой и обмотанным серебристым скотчем подлокотником, страшный потертый ковер и обшарпанный стол с двумя шаткими стульями. На столе – немытая чашка и пара писем.

Я снимаю шляпу, распутываю пальцами свалявшиеся волосы и быстренько прочитываю лежащие на столешнице бумаги. Затем подкидываю в огонь еще пару поленьев и побольше мелкой растопки. Джонатан возвращается в комнату; собака идет за ним, цокая когтями по каменному полу. Я не оборачиваюсь, пока он не говорит:

– Вот, пожалуйста.

Забираю у него полотенце и стопку сухой одежды, а он не может отвести от меня глаз: промокшая насквозь футболка мало того, что облепила тело, так еще и просвечивает.