Плохие новости

Проходя мимо мужской камеры, она мельком увидела себя в телевизоре, когда ее сопровождал конвой. Черт возьми! После шести она уже попала в местные новости.

В конце другого коридора, охранник открыл дверь и сказал:

— Сюда, мэм.

Она вошла, и он закрыл за ней дверь. Она осмотрелась. Это снова была женская камера, только уже без решеток и двухъярусных кроватей, но с таким же квадратным столом и двумя складными креслами, на одном из которых сидела Марджори Доусон. Она изучала бумаги, разложенные перед ней на столе. Посмотрев поверх очков, она сказала:

— Проходите, Ширли Анна.

Перышко прошла вперед, положила руку на спинку стула и сказала:

— Меня зовут Перышко.

— Присаживайтесь, Ширли Анна, — сказала Марджори Доусон, как будто не слышала ее.

— Меня зовут Перышко, — повторила она.

Марджори Доусон одарила ее безразличным взглядом, словно она была файлом, который поставили не на то место.

— Мы можем это обсудить, если хотите, — сказала она. — А пока что, присаживайтесь.

Перышко села, скрестила руки на столе и стала ждать. Она не собиралась угождать адвокату.

Разглядывая бумаги, Доусон сказала:

— Вы очень глупая молодая девушка, Ширли Анна, но такая везучая.

Перышко все еще ждала.

Доусон посмотрела на нее.

— Не хотите знать почему?

— Я знаю, что я везучая, — ответила Перышко. — Хотелось бы знать, почему я глупая.

Доусон показала на документ в папке, и Перышко увидела копию своего письма.

— Это не самый удачный вариант шантажа, — сказал адвокат. — Если вам удастся избежать тюрьмы…

— Это не было попыткой кого-то шантажировать, — перебила ее Перышко.

Доусон покачала головой и помахала пальцем.

— Думаю, вы не понимаете всю серьезность ситуации.

Перышко нахмурилась.

— Вы вообще, чей адвокат?

— Ваш. Как вы уже знаете, я говорила с судьей Хигби, и… Не перебивайте меня!

Перышко снова скрестила руки, как Джеронимо.

— Говорите, — сказала она как Джеронимо. — Потом буду говорить я.

— Превосходно, — Доусон казалась немного раздраженной. Она поправила волосы, хотя они были идеально причесаны, и снова уткнулась в письмо, словно подпитываясь его силой. — Вы пытались получить деньги посредством ложных заявлений. Дайте мне закончить! Я говорила с судьей Хигби. И я защищала ваше дело. Да дайте же мне закончить! Я напомнила судье, что вы ранее не привлекались к судебной ответственности, что это ваше первое обвинение и что я подозреваю, что кто-то вас в это втянул. Судья согласился смягчить приговор, если…

Она снова посмотрела на Перышко поверх очков, которая даже не пыталась ничего сказать, а терпеливо ждала своей очереди.

— Если, — продолжила Доусон, — вы подпишите отказ от ваших требований в этом письме и покинете округ Клинтон и никогда сюда не вернетесь, судья вас освободит. Я закончила, — и она и правда закончила свою речь. Она нашла в папке другой документ и протянула его Перышку, которая даже не шелохнулась.

Покопошившись в своем дипломате, Доусон достала из него большую черную ручку с откручивающимся колпачком. Она открутила его, протянула ручку Перышку, и когда та не взяла ее, Доусон посмотрела на нее и встретилась с ней взглядом.

— Вы закончили? — спросила Перышко.

— Вам действительно лучше подписать его, — сказал Доусон.

— Вы закончили? — повторила вопрос Перышко, — Если да, то теперь моя очередь говорить.

Доусон тяжело вздохнула, положила ручку на стол и откинулась на спинку стула.

— Даже не знаю, что еще вы можете мне сказать.

— А если вы не заткнетесь, так и не узнаете, — ответила Перышко.

Это сделало свое дело. Доусон посмотрела на нее с каменным недоверием, и сама скрестила руки как Джеронимо.

Перышко выпрямила руки и сказала:

— Вы ведете себя не как мой адвокат, а как адвокат тех парней, — она указала на письмо, которое отправляла. — Я Перышко Рэдкорн. Моя мать — Морда самки Рэдкорн, моя бабушка — Гарриет Маленькая нога Рэдкорн, мой дед — Медвежья лапа Рэдкорн, который пропал в военно-морском флоте Соединенных Штатов во время Второй Мировой. И все они были потакноби, и я потакноби. Мы все потакноби вплоть до моего прадеда Джосефа Рэдкорна, который свалился с Эмпаер стэйт билдинг.

Доусон моргнула и спросила:

— Вы что, шутите?…

— Он там работал, пока здание строилось, он был на самом верху с еще парочкой могавков. Мама рассказала мне, что семья всегда была уверена, что это они его столкнули, поэтому я тоже так считаю.

Доусон уставилась на нее, обдумывая сказанное.

— Вы верите в то, что здесь написано.

— Это не просто заявления, это факты, — сказала ей Перышко. Она была настолько возмущена обращением этих клоунов, который не могли даже поддержать цивилизованный разговор, что это негодование дало ей столько самоуверенности, сколько дала бы ей невиновность. Она сказала: — Я никогда ни у кого не вымогала деньги. Я никогда ничего не просила. Я всего лишь сказала, что хочу вернуться к родным людям. А поскольку я не знаю никого из потакноби, единственным вариантом были киота и ошкава. И вот так они со мной обращаются, со своей дальней кузиной? Как будто я из ирокезов!

Казалось, Доусон теряла все больше и больше уверенности в себе. Она сказала: