Плохие слова

— Завтра во время прогулки, — отрезал Гога. — Слишком важное дело.

Лично я ждал следующего дня с большим интересом. Гога никогда не бросал слов на ветер.

Неужели у него в самом деле есть настоящий пистолет?

Все оказалось гораздо серьезнее, чем самый настоящий пистолет. Что такое, в конце концов, пистолет? Железка.

День был ясным, и группу выгнали гулять сразу после завтрака.

Мы собрались возле Гоги. Тот еще некоторое время с важным видом тянул резину.

Потом потащил нас к клумбе, самому удаленному от Лидии Андреевны месту.

— Все ведут себя, как малые дети, — начал Гога подготовленную речь. — Постоянно все рассказывают Лидии. Лидии Андреевне.

Мы молчали. Рассказывать Лидии Андреевне было самым обычным делом.

Таков был порядок вещей, раз и навсегда заведенный обычай. Лидия Андреевна олицетворяла для нас Советскую родину, строгую, но справедливую.

Да она и сама все про нас знала. При этом наказывала редко, каждая публичная кара становилась событием. Просто провинившийся ребенок на какое-то время отлучался от нее, лишался ее любви и внимания. Этого было достаточно.

«Ты должен исправиться сам. Ты должен этого захотеть. Сам, только сам. А если нужно, ты должен помочь товарищу».

— Нормальные парни не закладывают друг друга, — продолжал между тем Гога. — Про сволочь Павлушу я не говорю. А вот индейцы — никогда. Батон, ты можешь представить, чтобы Чингачгук Большой Змей настучал на Зверобоя?

Батон пожал плечами.

— Индейцы! — сказал я. — Тоже сравнил! Ты еще скажи — Зорро!

— Точно! Или мушкетеры!

Мы с облегчением зашевелились.

Гога окинул нас презрительным взглядом.

— А что мушкетеры? Они тоже сначала были детьми. Короче! Если вы мне друзья, давайте больше не ходить к Лидии с ябедами. Ни на своих, ни вообще на кого. Если нет — я вас больше не знаю!

— Погоди, Гога, — попытался возразить Батон. — Это не ябеды. Ябеды это другое. Когда ты бегал к метро за мороженым, мы никому ничего не сказали.

— Ага, потому что сами жрали это мороженое. А когда я Ирку поцеловал, кое-кто сразу разболтал Лидии.

Гога посмотрел на меня.

Я съежился.

— И это — подло.

В очередной раз Гога давил нас своим авторитетом.

— Как хочешь, — легко согласился Батон. — Давайте ничего не будем Лидии Андреевне говорить.

— Не будем, — неуверенно поддакнули остальные.

— Но мы должны испытать друг друга, — продолжал Гога.

Ага, испытать! Гога не был бы Гогой, если бы не придумал что-нибудь в этом роде.

— Сейчас мы пойдем за беседку и будем говорить слова. Сами знаете какие. А потом посмотрим, что вы за друзья.

— Ругаться, что ли? — уточнил Лысый. — Зачем далеко ходить? Можно прямо здесь.

— Ты не понял, Лысый. Мы будем говорить самые плохие слова, все по очереди.

«Самые плохие» Гога произнес так, что мне стало не по себе.

Вот оно, испытание!

Плохие слова — очень серьезный проступок.

«Вы должны научиться уважать друг друга. А самое главное — уважать себя. Этими словами вы оскорбляете прежде всего себя, своих товарищей и родителей».

— Ну, если так… пойдем, что ли, — неуверенно согласился Лысый.

— Еще не поздно передумать, — упивался властью Гога. — Для многих эта задача может оказаться не по силам.

Я постарался не отводить взгляда, но у меня не получилось.

— Давайте позовем Павлушу, — вырвалось у меня.

— Что? Зачем нам Павлуша?

— Понимаешь, Гога, — заволновался я. — Павлуша обязательно что-нибудь пронюхает и нас сдаст. А если мы возьмем его с собой…

— Он сразу нас застучит!

— Как же застучит, если он будет вместе с нами? Самого себя, что ли?

— Класс! — одобрил Гога. — Как будто мы берем Павлушу в плен! Это ты здорово придумал.

Я загордился. Вышло неожиданно круто. Хотя вспомнил я про Павлушу из самых низких соображений. Гога, конечно, самый главный, быть его другом почетно. Зато Павлушины родители не вылезают из загранки, у Павлуши всегда есть жвачка, маленькие пластмассовые рейнджеры и диковинные бутылочные пробки. Нет, Павлуша тоже нужен, хотя, конечно, не так, как Гога.

И потом, пусть лучше нас сдаст этот мамин сынок, чем кто-нибудь из своих. А сдадут обязательно. Как это можно — взять и не рассказать о таких вещах Лидии Андреевне? О плохих словах?

Невозможно.

Всей толпой мы направились к оробевшему Павлуше.

— Павлуша, — вкрадчиво сказал Гога. — Хочешь, чтобы я тоже тебя простил?

Павлуша втянул голову в плечи и молча кивнул.

— Тогда слушай внимательно… — Гога изложил свой план.

Увидев, как округляются Павлушины глаза, я тут же пожалел о своей затее.

Кажется, Павлуша готов заложить нас прямо сейчас. Но, может быть, это к лучшему? Испытание не состоится, и все останется по-прежнему.

— Павлуша, мы берем только самых достойных, — догадался сказать я. — Ты последний, кого мы приглашаем.

Павлуша заколебался. Его никогда не брали в компанию. Даже жвачка и фломастеры почти не помогали.

Гога воспринял мои слова как изощренную хитрость и украдкой подмигнул. Я многозначительно кивнул. Я чувствовал, как становлюсь не просто одним из Гогиных друзей, а лучшим, почти равным.

— Ладно, — пролепетал Павлуша.

Мы направились к беседке, на всякий случай пропустив Павлушу вперед. Тот затравленно оглядывался на нас и Лидию Андреевну.