Плохой парень ("Король экстази") (СИ)

Не любитель вспоминать тюрьму. Абсолютно чуждая среда обитания гоп-стопом отнявшая  лучшие годы молодости.  Тюремная проходная осталась за спиной. Я был девственно чист перед законом. Я стремительно шагал к полуразрушено автобусной остановке с ощущением безграничной свободы.  Изголодавшийся  по тем уже забытым ощущениям воли. Я жаждал испить жизни во всех проявлениях, самой что ни на есть,  без химии, подделок. По полной желал банальностей, синего или пасмурного неба. Шумящего города, элементарного общения с жителями, свежей домашней еды, продуктов из супермаркета. Хотел побыстрее напялить поношенные джинсы и стоптанные кроссовки, пойти гулять по московским улицам.  Счастье переполняло, я добился своего, получил драгоценную, пусть высокой ценой, полную, беззаговорочную свободу. Это был честный interchange с шальной судьбой! Независимость от криминала, доставшаяся дорогой ценой пьянила, одурманивала душу, тем сводящим с ума ароматом который различим только для тех, кто многие лета боролся с неволей.

  После освобождения из тюрьмы, я поехал к матери. Мама ждала. Она ждала семь лет, долгих, мучительных  не веря в виновность сына наркоторговца. Она не знала правды, слава Богу! Для нее моя невиновность не вызывала сомнения. Как мама смогла выдержать семь кошмарных лет переживаний, выплаканных слез, соседских ухмылок и тягостного ожидания? Известно только матери одной.

Мы обнялись. Она молчала, плакала,  прижавшись ко мне, уткнувшись влажными от слез глазами в плечо. Я словно контуженный после семилетней потери сознания стоял телеграфным столбом, уставившись в стену комнаты. Семь лет прошло, а мировосприятие внутри, будто лет пятнадцать минуло с тех пор, когда меня посадили за решетку.

Кухня аппетитно пахла блинами. Фирменными блинчиками, мамиными тончайшими сквозь которые, если поднести блин к стеклу окна рассмотришь силуэты на улице деревьев, машин, прохожих. Волшебный вкус начинки клубничного  и вишневого варенья  помню с раннего детства. Мама традиционно по выходным баловала приготовленными по случаю пирогами, блинами или другими вкусностями.

Кипел подогреваемый чайник, свистом прося снять с газовой плиты. Беспородная кошка Маруся старательно терлась о мою правую ногу. Марусю я подобрал слепым котенком около двери своей квартиры лет десять назад. Кошку пожизненно  приютила мама.  Я и мама напротив друг друга за старым кухонным столом. Сколько же видела поблекшая столешница, деревянные ножки за службу в этом доме! Ребенком я шибко ударился о боковину крышки  от того на лбу ношу еле заметный шрамик. В юношеский переходный возраст, истерил перед мамой переворачивая, то, что попадало под руку, «бедный» стол. А скольких веселых, шумных  праздников, дружественных родительских посиделок он засвителествовал, не перечесть за пару дней. Не раз предлагал матери выкинуть состарившийся предмет мебели и  купить современный, дизайнерский, она чрезвычайно противилась. Я никогда не допытывался, для чего она старательно бережет еле держащуюся на ногах рухлядь. Сейчас понимаю, вещи связанные с отцом мама хранит. Именно через предметы интерьера, старые фотографии, мы держимся за умерших любимых людей. За ценное былое, счастливое прошлое, теперь погруженное в глубокую могилу, засыпанное землей.

-- Как дальше?--немного успокоившись от нахлынувших эмоций, спрашивала мама.

-- Буду работать,-- твердо, не раздумывая, чтобы вселить уверенность в маму в моем будущем, отвечал я.

--Хорошо бы обзавестись семьей, нарожать детей,-- говорила чуть назидательно она.

 Я не противился, соглашался. Она предложила  пожить  у нее. Я кивнул. Нет конкретных далеко идущих жизненных планов,  нет собственного дома, нет даже прошлого, оно брошено по дороге из тюрьмы. Черта проведена, жизнь обнулилась теперь не ясно, куда и зачем.

В 98 году отрешенно выслушивая вердикт суда по делу о контрабанде героина, я стоял  поникший, чтобы не видеть плачущую мать. Сквозь пониженный голос судьи похожий на запись аудиапленки я слышал еле сдерживаемые всхлипы единственного родного человека в зале суда. Материнские рыдания пролетали стремительно моими нервными волокнами электрическими  разрядами.  Массово скапливаясь в районе сердца частицы до предела вместимости, потом взрывались атомным «грибом» набитым безысходностью. Одним словом невыносимое психическое состояние. Натянутые напряжением минуты заседания суда, чеканная речь судьи  зачитываемого приговора, убитая горем мать. Произносимые слова, исходящие звуки я, сопротивляясь, проглатывал, давясь собственным бессилием в клетке зала заседания суда. Прозвучавшая  цифра приговора 10 лет осуждения заставила поднять голову и взглянуть в зал заседания, где воцарилась гробовая тишина. Тогда я решил, что умер и меня провожают в последний путь  участники судебного процесса.