Площадь

Когда она ушла, он еще долго сидел неподвижно, обхватив колени руками. Сухие листья шуршали о стекло окна. Жизнь кидает его в разные стороны, совсем как сухой лист на ветру. Еще немного, и никаких звуков не будет слышно, даже этого шуршания. Тихо-тихо. Придется жить одному. Было мучительно думать о том, что ночи скоро станут длиннее. С тех пор, как он перебрался на Север, жизнь его понеслась вскачь. А когда жил в Сеуле — тянулась еле-еле. Вернее, тогда для него время как понятие просто не существовало. Иначе и быть не могло — у него не было жизни, а следовательно, не существовало и время. Теперь он, худо-бедно, а на хлеб зарабатывает своим трудом. Но разве только в этом смысл жизни? Почему путь к светлому будущему должен быть устлан бесчисленными лишениями и рабским трудом ради добывания хлеба насущного? Ничего не поделаешь. Вопрос в другом: какой ценой достается тебе этот хлеб. Вспомнились слова главного редактора: «Товарищ Ли ошибается. По его словам получается, что только он один печется о благе нашей республики. Мы должны жить и работать, как велит Трудовая партия Кореи. В этом — забота о стране. Выкиньте из головы вредный дух индивидуализма! Каждый должен быть последовательным исполнителем воли партии…» Если поглубже вдуматься в смысл этих слов, суть их сводится к тому, что ты всего лишь один из многих миллионов муравьев, копошащихся в муравейнике военно-промышленного комплекса. Это ничем не отличается от капиталистического западного общества. В муравейнике человек постепенно теряет свое лицо, становится бессловесным винтиком огромной всепожирающей машины. Здесь нет свободного места, куда можно было бы водрузить свое знамя. Все великие, эпохальные речи уже сказаны. Надо жить по предначертаниям. Новые мысли не требуются. Великие классики уже обо всем подумали. Нужны только хорошие исполнители. Выходит, в Северной Корее и не было никакой революции. Народовластие — это нечто иное, и Серп и Молот, обагренные священной кровью рабочих и крестьян в борьбе с деспотами, не являются символами того, что происходит в этой стране. Народовластие в Северной Корее — подарок северокорейскому народу от Красной Армии, от Советского Союза, вечного друга и освободителя малых народов. Но этот подарок не овеян вихрем праведного гнева и восторженной радости взятия Бастилии, духом героического штурма Зимнего дворца. Ни один кореец не видел пролитой на асфальт крови при штурме тюрем, ни один кореец не может поделиться воспоминаниями о том, как он с разъяренной толпой поднимается по мраморным лестничным маршам дворца и поджигает факелом царские покои. О таких вещах Северная Корея знает только понаслышке. Из чужих рассказов знает Северная Корея о том, что произошло тридцать лет назад в России и что было во Франции в тысяча семьсот восемьдесят девятом году. Вся трагедия в том, что здесь не было сильного социального потрясения, и страна не испытала родовых мук, в результате которых на свет появляется новый социальный строй. Революцию невозможно проводить сверху в приказном порядке. Из-за этого не было революционной романтики, все произошло скучно и буднично. Допустим, это была воля «вечного друга и освободителя малых народов». Но те, кто взялись исполнять эту историческую волю, обрекли себя на страшные муки. Вот и Священное Писание. Пусть оно ниспослано самим Богом, но все же оно не твое. Его послал «чужой». И страшнее самой смерти мысль о невозможности спастись своими силами. «Великий друг и освободитель малых народов» — тоже «чужой». Нельзя жить и не дышать. И революцию подменить заявлениями нельзя. Что же из этого следует? Если нам революцию принесли извне, то поиски того, как себя вести в таких условиях, — это и есть наша революция. Значимость северокорейских коммунистов как революционеров определяется тем, как они выполняют эту работу.