Площадь

Он представил, как расстояние до буруна неуклонно сокращается, и вот он и кипящий бурун уже слиты воедино. В следующую минуту его тело становится частью бешеной водяной струи, которая, играя, то свивается в тугой узел, то разливается широко и привольно, бесследно растворяясь в бесконечной глади океана. Мириады клеток, из которых состоит его плоть, превращаются в мириады водяных капель, исполняя сказочную симфонию водяной феерии. Убегает назад белый бурун и вспаханная борозда затягивается свежей зыбью. О, великая заживляющая сила океана! Океан невозможно ранить, он бессмертен, как бесконечно возрождающаяся из пепла птица феникс. Менджюн в его объятиях, он побратался с неутомимыми волнами, этими воинами океана.

Огромным усилием воли он втаскивает свое тело обратно на палубу. Еще немного — и упал бы в воду. Отпустил поручень, сел прямо на доски палубы. В глазах все стоит убегающий вдаль водяной шлейф за кормой.

Возвратился в свой кубрик. Пусто, как и прежде. Полез наверх. Спать, однако, совсем не хочется. Пальцы нащупали что-то твердое. Это веер. Кажется, кто-то вошел. Он выглянул, подождал. Никого. Медленно спустился вниз, думая, чем бы заняться. Так можно и с ума сойти. Носками сапог собрал осколки бутылки в кучку, снова с силой топнул. Треска больше не слышно. Выглянул в коридор. Никого. Отправился в каюту капитана. И здесь пусто. Открыл дверцу шкафа. Ружье на прежнем месте. Выдвинул ящик стола, куда второпях сунул коробку с патронами. Переложил коробку на прежнее место в шкафчике, испытав при этом большое облегчение, как будто решил важную задачу. Подошел к столу, заглянул в морскую карту. Курс судна обозначен карандашной линией. Он взял компас так, как это делал капитан, постоял с ним над картой, так и не поняв, что нужно делать. Надоело. Отложил компас в сторону. Вдруг заметил веер у себя в руке. С трудом вспомнил, что нашел его на нарах, в изголовье. Сел в кресло, развернул. На пластинках веера был изображен морской пейзаж: белые чайки на фоне синего моря. Сложил веер, снова раскрыл. Закрыл глаза. Перед его мысленным взором раскинулась широкая равнина, а на горизонте в лучах восходящего солнца проявляется нечто знакомое… Да это же пластинки веера! По краю одной из них шагает студент философского факультета Ли Менджюн. Вот он вытаскивает из кармана университетскую многотиражку, просматривает ее с чувством нескрываемой гордости. Нет, он совсем не презирает женщин, просто женщина кажется ему довольно интересным животным с непонятной душой.

Вот он занят коллекционированием книг, вот идет к учителю полюбоваться древнеегипетской мумией. Испытывает отвращение к политике. Сознает, что корни такого негативного отношения к ней кроются в невозможности благополучного разрешения целого ряда проблем, связанных с его отцом.

На пластинах веера, чуть ближе к центру, на фоне моря виднеется вершина сопки. Поодаль летают чайки. Он с жаром убеждает Юнай: «Ну поверь же мне. Я люблю тебя». В трюме, пропахшем запахом рыбы, он ненадолго забывается, убаюканный волнами, и видит сон. Корейский колхоз, затерянный далеко в степях Маньчжурии с ее закатами всполохах кровавой зари. Вот сентябрьский вечер, когда после партсобрания, весь израненный стрелами беспощадной критики, он понуро бредет домой, где его ждет Ынхэ. А за его спиной стоит еще один, другой Менджюн. В его демоническом смехе открытое издевательство: «Какое же ты ничтожество! Была возможность стать исчадием ада, превратиться в дьявола, но ты не использовал эту возможность. Кишка, видно, оказалась тонка». Пластинки веера постепенно сдвигаются, простор жизни свертывается, сужаясь к основанию веера. Почти у самого основания веера невзрачная пещера, где они с Ынхэ провели несколько дней фронтовой жизни. Это финал, предсмертная агония.

Но в груди еще теплится надежда: надо родиться заново. Для этого и нужна незнакомая страна, где его никто не знает. Жить новой жизнью, среди незнакомых чужих людей — вот что поможет. Ему нужны другая натура, другой характер, другой образ мышления. Пока все шло точно, как он задумал. За исключением одного — он не узнал чаек. Не узнал в них свою дочку, рожденную в могиле, не узнал ее мать, так преданно и самозабвенно полюбившую его.

Подняв голову, он посмотрел на мачту: чаек не было. Обе птицы — и большая и малая — скользили вниз с потоком воздуха навстречу морской стихии. Менджюн с завистью смотрит в безбрежную морскую даль, обиталище этих двух родных ему существ.

Вот уже и штифт, на который насажены все пластинки веера. Крайняя точка. Он поворачивается лицом к морю, будто его кто-то позвал. Синее-синее море, безграничное пространство для предстоящих ему деяний.