Площадь

Весной черепица около окна была окутана легкой дымкой. Она словно плавилась под горящими снопами солнечных лучей. Старое дерево простирало в небо свои крепкие заскорузлые ветви. Звенели в унисон с весенними солнечными ритмами гармоничные, четко очерченные контуры жилых домов на склоне холма. Майские дожди барабанили по крыше ласковым назидательным речитативом. Всей этой симфонии пробуждавшейся жизни он внимал здесь, стоя у этого окна. С детства мы привыкли видеть лишь внешнюю оболочку вещей, не задумываясь об их сущности. А достойно ли жить подобно желтку в яйце, не испытывая противоречий между собой и окружающим миром?

Гвоздика, лилия, гладиолус, канна… Эти цветы — словно роскошные аристократки. Но для того чтобы испытать высокое чувство любви, совсем не обязательно попадать в столь изысканную компанию. Самые удивительные, а порой и леденящие душу события вырастают из обыденности. Обыденность — основа нашей жизни. Смутная неосознанная неопределенность мешает сделать решительный шаг. И в то же время подобная неопределенность похожа на красивый шелковый платок, в который можно удобно завернуть очередную жизненную неурядицу, превратить вещь из простой в сложную. Это похоже на то, как девочка-подросток на пороге созревания искренне любит свою деревянную куклу, не задумываясь, что это еще не настоящие «дочки-матери». Юный недоросль, знание жизни у которого равно цыплячьему хвосту, не может считаться взрослым человеком. Душа без веры одинока. Стремясь утешить боль одиночества страдающей от безверия души, нужно жить на пределе возможностей, жить каждый миг так, словно это капли крови, выдавливаемые из жил. Бесконечное число раз падать, обдирая колени, — это лучше, чем состариться, не приобретя ни единой царапины. Все внутри вопиет, что так и надо жить, но что значит «на пределе возможностей»? Это скрыто во мраке. Где они, мгновения, подобные выдавливаемым каплям крови? Нет ответа. Чтобы падать, обдирая колени, нужен хотя бы маленький камешек на дороге, а как быть, если под ногами вертится лишь кошка Еньми?

Говорят, что ради стоящего дела можно заключить сделку даже с самим сатаной. Но так думают только те, кто не знает, насколько страшен дьявол. От лекций профессоров в университете было мало толку. Они не давали ответа на ключевой для Менджюна вопрос — вопрос о Боге. Без этого все теряло смысл и подступало одиночество. Он сопротивлялся ему как мог. Слово «диалектика» заставляло его волноваться, как звук имени любимой женщины. От него он испытывал чувство, похожее на гордость старого солдата за свои медали. Река жизни… Хотелось бы, преодолев силу волн, встать на неподвижное дно этой текущей реки. Хотелось бы залечить нанесенные одиночеством раны, читая ускользающий в течении времени смысл. Река жизни бесстрастна. Она величаво несет свои мутные воды к океану, и нанесенные течением песчаные холмы на ее дне бесследно рассеиваются на изгибах русла. Самое последнее, на что может натолкнуть этот неумолимый поток, — решимость не допустить в свою постель распутную бабу по имени Мысль, и тогда из зеркала, в котором отражается душа — ее лицо и тело, начинает выпирать избыток румян. За проступком всегда следует раскаяние, и это бесконечно повторяющийся процесс.

Стремление не допускать ошибок даже похвально, когда возникает от незнания собственной натуры. В этом случае человек от него отказывается, запутавшись в сетях собственных недостатков. Но если это стремление возникает как недобрый вызов Богу, тогда страдающая от одиночества душа, помаявшись и не добившись ничего, просто возвращается в прежнее состояние. В таком случае люди, подобно ему не имеющие сил понять смысл мира и бытия, обращаются к мысли о том, что и у других жизнь несчастливая, и, завернув свою душу в обертку под названием «добродетель», они меняют ее на любовь к ближнему, которую завещал Бог.

От подобных мыслей всепоглощающее одиночество сгущалось, как облако над головой, и когда он искал отдохновения от него в забытье, похожем на короткий сон, то ощущение подушки ему давало окно его комнаты, прорубленное в скате крыши.

Он услышал звук чьих-то легких шагов. Тренькнул звонок, и в комнату вошла Еньми. Ее внешний вид слегка озадачил Менджюна. На ней было пурпурное вечернее платье европейского покроя. Обнаженные тонкие матовые руки напоминали молодые и крепкие платановые побеги.

— Ну ты как? Мы ждем тебя…

Голос ее звучал как у капризного ребенка, не принимающего никаких возражений.

— Зачем? Что там делать?

— Как «что делать»? Будет очень весело. Танцы, интересные разговоры… Мало ли что… Да еще сегодня пришли такие красавицы — с ума сойти!

— Мое присутствие не так уж и обязательно.

Еньми, против обыкновения, на этот раз не хватала его за рукав, пытаясь поднять с места. Поправив бретельку платья, она задумчиво подошла к окну и, подперев одной рукой подбородок, замерла. Глядя на ее необычное поведение, Менджюн иронически спросил:

— Что это с тобой сегодня?