Плоский мир

Теперь я, пожалуй, перейду собственно к истории Дениса Коженина, студента, который к тому времени учился на третьем курсе. Должен сказать, что знал я его достаточно хорошо, еще с того самого времени, когда он только поступил в наш институт. С этим связана целая история, и я намереваюсь начать именно с нее, иначе не будет ясно многое из того, что произошло гораздо позже.

Я хорошо помню тот день, когда Коженин первый раз появился в институте, было это четыре с половиной года назад: его плоский сгорбленный профиль с глазом, на который была одета застекленная темным стеклом железная оправа очка, кривая улыбка, постоянно сковывавшая его полугубы, — все это во время разговора создавало странное впечатление, будто рядом с тобой находится скорпион; (как выяснилось позже, он и был скорпионом по знаку зодиака). Коженин сразу не понравился большинству студентов, и они хмурили бровь даже тогда, когда он просто сидел с ними в плоскости одной аудитории, а уж если им случалось заслонить его собою, то лицо их и вовсе зеленело; между тем, если бы вы спросили их, с чем это связано, я думаю, они или не нашлись бы, что ответить, или не захотели бы отвечать — в конце концов, люди редко признают, что человек им не нравится из-за странной улыбки, слишком громкого смеха или еще какой-нибудь чепухи — нет, они будут подобно стервятнику выжидать, и когда объект их неприязни сделает что-нибудь такое, к чему можно будет придраться, — вот тогда они и ухватятся за это, найдут причину, так сказать, и после этого пощады не жди.

Вы, быть может, хотите спросить меня, почему я так хорошо это знаю? Все очень просто, когда я сам был студентом, я прочувствовал то же самое на собственной шкуре: не сделав ничего дурного, человек становится изгоем. Ну, а в случае Коженина поводом послужило вот что: недели через две после начала занятий, один из студентов, учившийся в его группе, погиб в автокатастрофе, и, как водится в таких случаях, в плоскость холла первого этажа поместили деревянную доску, обитую черным сукном, — а к ней прикрепили фотографию студента и сообщение о его гибели.

Разумеется, весь преподавательский состав был шокирован, а одногруппники погибшего и подавно: в свободную пару они по очереди заслоняли собою доску, и глаз каждого из них сначала краснел, а затем начинал проливать слезы, или наоборот: сначала проливал слезы, а затем краснел, — в этом, собственно говоря, и могло бы быть единственное различие, если бы не появление Коженина. Он спустился по большой лестнице, которая вела в прямоугольник другого помещения; никто не ожидал, что он придет — Коженин не только ни разу не обменялся с погибшим ничем, кроме простого приветствия, — поговаривали, что он ни с кем ни разу не обмолвился более, чем двумя-тремя словами, (он вообще появлялся на лекциях и семинарах все реже и реже), — короче говоря, его скрытность вызывала раздражение, и когда он появился, причем не вместе со всеми, а как всегда один-одинешенек, это, разумеется, вызвало неадекватную реакцию: все студенты сначала замерли, почувствовав его присутствие, а затем принялись быстрее занимать очередь, чтобы заслонить его собою, дабы как следует изучить, — в этот самый момент никто уже не скрывал того интереса, который он у всех вызывал, неприязненного интереса, если позволите так выразиться, — вы бы поняли, о чем я говорю, если бы видели в этот момент их лица; впрочем, после того, как каждый заслонил собою Коженина, он не разглядел ничего нового — по лицу студента как всегда блуждала эта странная улыбка, о которой я уже упоминал, — ну а когда ты пребываешь в шоке от гибели своего институтского товарища, и вдруг в это чувство вплетается неприятное ощущение, будто с тобой рядом находится скорпион, вы понимаете, какой диссонанс это вызовет.

Коженин нашел профилем на фотографию, постоял, поулыбался, (в этот момент его опять заслонил один из студентов и мог видеть все это своим собственным глазом, а все остальные, включая и меня самого, почувствовали эту улыбку на расстоянии), — потом странно, с какой-то удовлетворенной интонацией хмыкнул, и как будто бы даже пошевелил гипотетическими волосками, которые могли бы выглядывать из его ноздри, — и быстро скрылся за линией входа в институт.

Все присутствовавшие остолбенели. Кожа на их профилях побледнела настолько, что создавала резкий контраст с красной сеткой глазных капилляров; многие студенты, застывшие на месте, приняли очень странные позы: один из них наклонился так, как будто готовился к прыжку, другой, казалось, собирался сделать сальто, третий — акробатическое колесо… Одна студентка выронила из рук черный прямоугольник сумочки, и та, приземлившись издала такой звук, как будто внутри находилось небольшое человеческое тело, другая вскрикнула — в этом крике было что-то от птичьего гарканья, — и, поскольку она стояла за мной, я мог видеть, как странно ее рот в этот момент походил на клюв, — впрочем, как вы понимаете, никто из них так и не смог выразить свои ощущения посредством слов, я и сам в тот момент вряд ли был на это способен.