Пловец Снов

Что они могли противопоставить ему, создающему людей и события, своею волей спасающему и убивающему, карающему и милующему? Его жизнь наполняли драмы читателей из далёких городов, названия которых никто никогда не слышал до тех пор, пока оттуда Георгию не приходили окроплённые слезами письма. Нет, действительно, будь Горенов одним из собственных товарищей юности, он восхищался бы собой. Завидовал! Мямлил, что после училища пошёл работать туда-то… там и остался. Или, напротив, с тех пор на одном месте более пары лет не задерживался. Какие, собственно, ещё варианты? В лучшем случае чуть более твёрдо отвечал бы, что открыл свой бизнес и зарабатывает большие деньги, но письмам со слезами противопоставить всё равно нечего. Единственное, чем можно парировать – это дети, но ведь и у Георгия была Лена. Он бы обязательно завидовал себе, если бы только являлся не Гореновым, а кем-то другим.

Хотя, конечно, имелись и минусы. Например, расстраивало, что на любом мероприятии в самый неожиданный момент можно было столкнуться с кем угодно. Несколько раз на его встречи с читателями внезапно заявлялись женщины, которых он когда-то любил. Они расстались, потому что чувства прошли, вместе стало трудно, не интересно, иногда даже противно. «Я не могу тебя больше видеть!» «Ты мне не нужен!» Так какого же чёрта ты тогда сюда припёрлась?

Находиться на сцене – крайне уязвимое положение. Нельзя никого выгнать, вывести из зала за руку, сколь сильно бы ни хотелось. В любом случае нужно продолжать выступление, несмотря на то, что сердце стучит, как когда-то давно. Оно не здесь и не сейчас. Может быть, оно даже не твоё. Точнее – твоё, но не теперешнее… Это, в общем, и значит «не твоё». Ненужные, мешающие, малоприятные и массивные эмоции. А она сидит в зале, улыбается… Неужели ей уютно или лестно здесь находиться? Неужели не понимает? Дура! Нет желания ничего ей сообщать о том, что ты пережил и написал с тех пор… Именно ей. Посторонним людям – на здоровье, сколько угодно, не жалко. А она знать не должна!

Ещё Георгию вспоминались учителя на встрече выпускников. Это было нечестно! Те, кто рассказывал им про алгебру, литературу и русский язык, словно заключили какой-то договор… Они совершенно не изменились. Много лет назад эти люди казались Гоше и одноклассникам взрослыми, почти стариками. У некоторых из тех, кто сидел с ним вместе за партой, давно подагра и артроз. Двух человек уже нет в живых. Олька – та самая, с веснушками – располнела, поседела и выглядит так, что ей всегда уступают место в автобусах. А учителя остались такими же, как были. Наталья Викторовна, дорого продали душу Сатане, чтобы через триста лет, после ядерной войны, учить новых людей тому, сколько будет шестнадцатью двенадцать?..

В общем, звонить Денису – не вариант. И никому из давнего прошлого: ни одноклассникам, ни сослуживцам. С кем тогда поговорить, если даже Макарыч в очередной раз изгнан? Но где-то же должны быть его «свои»…

Литераторские мероприятия Горенов посещал крайне редко. Лет семь не появлялся на заседаниях в Союзе писателей. Кто там сейчас? Какие люди? Когда-то давно, только переехав в Петербург, он был счастлив, что его официально приняли в ряды тружеников пера! Тогда регулярные собрания и встречи, проходившие по линии Союза, он почти не пропускал.

Помнится, Георгий ещё старался быть пунктуальным и приходить к назначенному времени. Однако ему быстро надоело сидеть с растерянным видом по полчаса, потому он взял за правило обязательно являться позже. С годами интервал его умышленного опоздания увеличивался, но и встречи задерживались всё сильнее. Может, это было что-то вроде интуиции, а может, и нет: стоило Горенову перешагнуть порог, как некий грустный писатель или писательница – хозяин или хозяйка вечера – внезапно преображался, проводил взглядом по аудитории, состоявшей исключительно из коллег-литераторов, и произносил слова вроде: «Ну, наверное, все уже собрались… Давайте начинать…» В те годы Георгия ещё никто не знал в лицо, и он никого не знал, потому его приход воспринимался как едва ли не чудо – явление подлинного читателя, не связанного с остальной аудиторией обязательствами, выдаваемыми вместе с членским билетом.

При этом нужно сказать, что сами эти вечера порой были замечательными. Ничем не хуже тех, которые устраивались в крупных магазинах коммерческими издательствами для авторов, известных на всю страну. А на деле гораздо лучше. Наверное, потому Горенов и перестал сюда ходить. По крайней мере, в этом состояла одна из причин.

Прекрасные и яркие писатели рассказывали здесь о серьёзных книгах, но вся эта литература будто варилась в собственном соку. Происходящее напоминало высокую кухню, лишенную едоков – повара́ готовили, обсуждали друг с другом рецепты и ароматы, а потом всё съедали сами. По улицам города в это время ходили голодные люди, не подозревавшие о том, что совсем рядом для них накрыты столы.