Пловец Снов

– На пять веков раньше я бы и был Леонардо да Винчи! – проблеял кто-то. Наверное, второй лысый. Георгий обернулся. Нет, так рассуждал другой человек.

Как же жалко это звучало из чужих уст… Все повторяют одинаковые слова. Горенову было неприятно, ведь он совсем не похож на этого… который блеял. Хотя ясно, что оглядываясь в прошлое, не так легко согласиться на меньшую роль. Но кто выступит в подобном амплуа здесь и сейчас?

Всё одно к одному. Георгий коллекционировал книги о том, как сочинять, о методах творчества. Не потому, что хотел найти в них что-то полезное для себя. Скорее, ему было смешно… и немного грустно. Насколько же одинаково разные авторы и теоретики рассуждали, как это происходит. Говорили, не сообщая ничего. Множили слова. Словно волшебники – а ведь литература из всех человеческих ремёсел, пожалуй, ближе всего к мистическому таинству – которые делали вид, будто силятся поделиться своими секретами, а на самом деле то ли не знали, то ли ещё надёжнее и тщательнее скрывали их. Рецепты у всех однообразные и формулируются примерно так: пиши и само получится… Если получится.

Чего стоят все эти пустые слова: «Чувствовать себя кем-то другим»… «Кто-то диктует»… «Истекать кровью на лист»… Для практикующих авторов это может выглядеть «правильными» рекомендациями, «дельными» соображениям, но что станет делать новичок, если ему посоветовать кровоточить на бумагу? Горенов впервые почувствовал, сколь категорически не согласен. Он хотел совсем другого. Пусть Георгий пока ещё не был готов диктовать самостоятельно, но больше писать под диктовку он не станет, это точно!

Глядя на собравшихся, он вспомнил случай, произошедший в этом же зале много лет назад. Один уважаемый автор рассказывал всем про свежую рецензию на свой новый роман. «Кажется, никто и никогда не говорил обо мне столь правильных, верно подобранных и справедливых слов. Вот честно, я бы сам лучше не смог…» – делился растроганный коллега. Горенову стало интересно и, придя домой, он разыскал обсуждавшийся отзыв. Критик – известная в узких кругах дама – в тексте дважды называла сочинителя «богом». Приятно, чего уж.

– Не чокаясь, – гаркнул один из присутствующих и поднял рюмку. От неожиданности Георгий вздрогнул, будто проснулся. Все вздохнули и выпили. Кто именно умер, он так и не понял, хотя похороны признанных членов Союза – важная часть литературной жизни. Дело невесёлое. Единственная отрадная мысль на подобных мероприятиях, что в данный момент хоронят не тебя. Если, конечно, действительно не тебя.

Горенов никогда не ходил на прощания с теми людьми, кто при жизни был ему безразличен и тем не менее в последние годы с коллегами чаще встречался именно на кладбищах. Авторы средних лет – в том числе и он сам – произносили прекрасные слова об ушедших старших товарищах. Молодым пока было не по статусу, они будут позже хоронить нынешних ораторов. Всегда звучали обещания никогда не забывать, помнить «уроки»… Именно на похоронах Георгий перестал верить другим писателям. Буквально через день после поминок они все становились такими же, как раньше. Глядя на них, нельзя было сказать, будто эти люди кого-то потеряли. Горенов ходил, всматривался, пытался найти следы горя в глазах, в поведении, в речи… Почему ты смеёшься, у тебя же учитель умер два месяца назад?!.. Великолепный поэт! Ты помнишь, что говорил над его могилой? Все так плакали, деньги собирали вдове… Почему ты ведёшь себя как ни в чём не бывало?!

Георгий помнил о смерти всегда. Когда в свой черёд ушёл один из самых важных для него литераторов, человек, которого он про себя или робким шёпотом называл наставником, долгое время не проходило и дня, чтобы Горенов не думал о нём. Сначала он часто приезжал на кладбище, потом перестал. Не было нужды, поскольку ему казалось, словно каждое утро он просыпается на могиле. Это ощущалось настолько правдоподобно, так доподлинно, что, быть может, именно тогда и родился замысел книги O, округлый, как овал фотографии, иллюстрирующей надгробный камень. Девять месяцев спустя Георгий впервые прожил сутки, не вспоминая об учителе. Заметив это, он очень удивился. Ему сразу стало досадно, стыдно, но потом нашлось в этом и нечто новое, дающее начало.

Смерти вокруг нас искажают поступь времени, создают лакуны, образуют чёрные дыры, делают его течение немонотонным. Горенову было известно: скажем, один писатель умер пять лет назад, а другой – всего год. При этом ощущалось, будто первого не стало буквально вчера, а второго нет уже давно… Или, может, не было вовсе.

Георгий умел скорбеть, однако удивительным образом совершенно иначе переживал те смерти, которые принёс сам. Почему? Стал ли он черствее, безразличнее? Как много вопросов… Кто ответит?