Пловец Снов

Набережная оставалась пустынной, если не считать стоящих на противоположной стороне постовых. Горенов добрёл до моста. Это Троицкий. Прошагал-то он, оказывается, немало. Вся переправа была плотно забита машинами. Очевидно, они стояли уже долго, вереница горящих автомобильных глаз пересекала реку и уходила далеко на Петроградскую сторону. Наконец показался кортеж. Чёрные иномарки неслись по набережной навстречу Георгию. Внешне это была ничем не примечательная кавалькада.

Когда президент со свитой подъехал к самому носу колонны «запертых» машин, кто-то из стоящих водителей начал гудеть. Сначала раздался одинокий, робкий голос, потом к нему присоединились другие. И вот Троицкий мост завыл, как чудовищно настроенный орган. Он восстал, будто разведённый. Одни автомобили звучали крепко, смело и долго. Другие боязливо добавляли свой маленький противный визг в общую симфонию. Заворожённый Горенов застыл. Его мучил вопрос: что это значит? В наполняющей пространство полифонии следует слышать ноты одобрительного приветствия власти или, напротив, полный негодования оппозиционный протест? Что, в сущности, хотят сказать эти люди, помещённые в железные коробки на колёсах?

Кортеж оказался очень длинным, но рой гудящих не унимался. Они затихли лишь после того, как хвост кавалькады миновал. Где-то в числе прочих промелькнул и обсуждаемый в прессе «бункер на колёсах». Только вот который из них?

Георгий ступил на мост и двинулся дальше. Машины ещё стояли, их не торопились пускать. В конце первого пролёта Горенов миновал старушку, глядевшую по сторонам с тревожным и озабоченным лицом. Её гримасу понять было не менее затруднительно. То ли у бабушки под пальто спрятана бомба, и она намеревалась совершить акт возмездия, но тоже не опознала «бункер». То ли старушка вообще не понимала, что происходит. То ли у неё умер близкий человек. То ли она увидела привидение. Исключить можно было лишь вариант, в котором у неё всё в порядке.

– Вам помочь? – любезно поинтересовался Георгий.

– Да ну тебя к бесу, прокля́тый, – пожилая женщина раздосадованно махнула рукой и торопливо пошла по мосту в ту же сторону.

В чём дело?.. Горенов не хотел обгонять её ещё раз, потому дальше двинулся крайне медленно. Ему подумалось, что со стороны он наверняка производит впечатление такого же растерянного и озлобленного человека, как эта бабушка. Впрочем, опять-таки, с какой стороны? Слева – Нева, вдалеке виднелись стрелка Васильевского острова, Эрмитаж, Петропавловская крепость. Справа кисли от скуки автомобили, в которых люди, изнурённые ожиданием, уставились в телефоны.

Всё это не так важно. Главное, у него теперь был план «произведения», которое он намеревался сотворить. Он знал наверняка, что будет делать, начиная с завтрашнего дня, но сегодня… нужно позвонить Вике… или поехать на «Елизаровскую» к Наде. Одно из двух. Только что сейчас важнее – романтика и, при благоприятном развитии событий, секс или же изматывающий, мучительный разговор с человеком, воспоминания о половой жизни с которым Георгий гнал от себя деликатно, хоть и старательно? Постановка вопроса, как обычно, звучала амбициозно: всё или ничего? Именно так, ведь к юной Вике его не влекло ничего, кроме страсти, а к Надежде – наоборот.

12

Когда-то в рукописи одного из ранних детективов Горенов написал, что семья – это совокупность людей, которым проще всего превратить жизнь человека в ад. Глупая, незрелая мысль, высказанная сгоряча, но на тот момент он в ней не сомневался. Появиться этим словам в итоговом тексте помешала Орлова. «Гошенька, так нельзя, надо исправлять», – посоветовала она. Хотя можно ли её вежливое указание назвать «советом»? Люма добавила, что читатели его книг, как правило, состоят в браке, и негоже раскачивать их утлые лодчонки и тушить очаги.

Сейчас Георгий придумал бы более изящную формулу. Например, что в семью входят те, кто каждый вечер желает тебе спокойной ночи. Это крайне важно! Всё-таки – репетиция смерти, тренировка прощания. Но тогда он написал, будто семья – узкий круг людей, до мнения которых человеку действительно есть дело. По сути, он поменял одну глупость на другую, заметно бо́льшую. Во вторую сентенцию Горенов не верил даже сам, поскольку беспокоился о мнении кого угодно, едва ли не каждого встречного. Иными словами, следуя такой логике, стать членом его семьи было немудрено. В Таганроге весёлый и разговорчивый моряк собирал вокруг себя компании. Тогда он легко находил друзей-мужчин, а на женщин вообще производил магнетический эффект.