Пловец Снов

Об их половой жизни Георгий вспоминать не любил, поскольку в последние годы было трудно подобрать для неё подходящее слово, что вдобавок намекало ему на профессиональную ущербность. Точно не «секс». Значение данной вокабулы Горенов знал отлично. «Близостью» происходящее между ними по понятным причинам назвать было ещё затруднительнее. Против «сношений» Надежда стала бы возражать, хотя Георгий считал, что они отчасти могли бы спасти их брак, тем более раньше жена была согласна. В школе он не мог взять в толк, почему учительница всякий раз, краснея, перечёркивала, когда он в сочинениях цитировал из «Горя от ума»: «…Я с вами тотчас бы сношения пресек…» Это же не его слова, а Грибоедова…

Вероятно, у них с Надеждой случались «соития». Данный термин нёс в себе оттенок ритуальной древности, уходящей в глубину веков. Соитиями правит традиция, долг, обязательства, быть может, даже боги, много богов… но никак не люди, в том числе и участвующие в половом акте. Никто не спрашивает, для чего нужны соития. Все всё понимают и предпочитают не обсуждать. Так заведено. Таков уговор. В сущности, чем ещё заняться двум уже практически не любящим друг друга разнополым существам, если они оказались голыми в одной кровати? Даже если не голыми, то что, трудно задрать пижаму и спустить трусы? Тебе жалко? У меня, между прочим, потребности есть! Впрочем, со временем супруги закрыли лингвистический вопрос радикально. Слова не было, поскольку нечего стало им называть.

Сильнее всего Горенова удивляло, что, отказывая ему в доступе к телу, Надежда не разрешала мужу спать и с другими. Как так?! Однажды это обернулось бедой. Георгий гулял с дочерью, качал её на качелях. Мимо площадки прошла красотка с большими буферами в таком обтягивающем платье, что не заглядеться было невозможно. Он любил худеньких, а не пышных, но прошлое соитие имело место ещё до нового года… Из сладостного забытья отца вырвал Ленин плач. Девочка лежала под качелями лицом вниз. Свалившись, она здорово рассекла себе лицо. Тонкую линию шрама Горенов видел теперь всякий раз, когда смотрел на давно повзрослевшую дочь. Надежда тоже видела, но подробностей истории не знала. Ему же не давал покоя вопрос: кто в этом виноват, мама или папа? На самом деле верность заключается вовсе не в том, чтобы не спать с другими. Куда важнее обязательно и регулярно спать со «своими».

– Ужинать будешь?

Горенов неоднозначно помотал головой. Он сам не понял, что хотел выразить таким образом. С одной стороны, Георгий, безусловно, нагулял аппетит. С другой – эта трапеза приготовлена явно не для него. А для кого? Для какого-то другого «него». «Него», «они», «эти», «он», «она», «её»… Местоимения подступали, пугающе осклабившись. Они сужали круг. Опять «они»!

Даже если и нет никакого «него», что крайне маловероятно, Надежда готовила для тех, кого считала своей семьёй. Пусть это только она и Ленка, и пусть дочь не придёт на эту тайную вечерю, его в расчёт жена брать не могла, когда резала картошку, морковь, когда тушила и солила по вкусу. По чьему вкусу, кстати?

Супруга готовила хорошо, но муж любил куда более пряное, острое и солёное. Это всегда становилось проблемой за их столом. Хотя, казалось бы, велико ли дело – добавить приправ в тарелке… Сейчас-то ясно, какие всё это мелочи и что здесь вовсе нет пренебрежения, невнимательности и вероломства.

– Как хочешь, – пожала плечами Надежда. Она тоже не поняла значения жеста Горенова, но знала, что согласие выглядит иначе.

Даже в самом начале совместной жизни они не могли договориться по многим бытовым вопросам. Скажем, освежители воздуха. Жена требовала обязательного их использования в туалете всякий раз, когда кто-то сходил «по большому». Она будто опасалась, что общественности может стать известно, какими запахами сопровождается её дефекация. Георгий же, напротив, не выносил эту химию. Аромат какашек любимой женщины, разумеется, не вызывал у него энтузиазма, но, вопреки мнению супруги, любовь не разбивалась из-за него вдребезги. А вот густой коктейль из дерьма с клубникой или «лесной свежестью» терпеть было невозможно. В нём заключалась какая-то катастрофическая ложь, безумие, противоестественность. Но больше всего мужа раздражало, что это полностью устраивало жену. Он не знал, как донести до неё, насколько мерзкий запах получается в результате. Ему опять не хватало слов.

«Ты меня никогда не понимаешь и не поддерживаешь!» – сообщал Горенов ей, утешаясь тем, что временами так говорят спутницам жизни едва ли не все писатели. После подобных фраз лицо Надежды обычно преображала мрачная улыбка. Он видел в этом гримасу местоимений. Ему самому такие сопливые формулировки помогали ощущать себя частью литературы куда лучше, чем книги с их общей фамилией на обложке. Он будто сам отказывался понимать, что так друг другу говорят чуть ли не все на свете, безотносительно профессии. Вообще писатели существенно больше похожи на людей, чем хотелось думать Георгию.