Пловец Снов

Ценообразование тоже вызывало вопросы. Всё стоило очень дорого! Во много раз дороже, чем прекрасные новые замки с целыми комплектами ключей. «Это естественно, – подсказал низкорослый старичок, копавшийся на прилавке, его голова оказалась на уровне локтя Георгия, – ведь каждый из них может отпереть дверь, сундук или ящик, хранящий что-то очень важное. Здесь вы сразу платите и за ключ, и за сокровище». Ответ Горенова удовлетворил, вот только он не помнил, задавал ли вопрос вслух. И почему тогда торговец такой потрёпанный, если товар раскупают, словно горячие пирожки, причём за баснословные для этого хлама деньги? «Простите, а этот мне подойдёт?» «Откуда мне знать?» – вновь огрызнулся продавец. «Берите, не пожалеете», – посоветовал тот же добродушный старичок, выбиравший себе ключ с чрезвычайным вниманием.

«Эй, ты покупать будешь? – раздалось из-за спины. – Если не будешь, то отходи, дай другим посмотреть». Георгий пропустил торопыгу вперёд, продолжая недоумённо наблюдать за происходящим. Кто-то радостно подпрыгнул с криком: «Нашёл» – и поспешил щедро расплатиться, а потом, оттолкнув Горенова ещё дальше от прилавка, убежал прочь. «Вот он», – сказал старик торжественно и спокойно, как может прозвучать и слово «скипидар» при определённой интонации. Он поднял свой ключ над головой, будто показывая всем окружающим. Пенсионер отсчитывал сумму долго, тщательно выбирая мелкие купюры и монеты. Когда тот выходил, Георгий аккуратно схватил его за рукав: «Скажите, а что вы искали? Что он открывает?» «Что надо, то и открывает! Ишь ты!» – ответил старик злобно. Вся его любезность мгновенно улетучилась.

Казалось, происходящее не могло быть наяву. Горенов почти инстинктивно, хотя и сильно дёрнул себя за мочку уха. Стало обидно. Обидно из-за грубой реакции вроде бы приятного дедушки. Обидно потому, что он сам не может разобраться даже в том, спит или бодрствует. Обидно, что теперь болело ухо.

Неприятные ощущения в этом месте всякий раз невольно вызывали у Георгия воспоминания о Ленине. Обидно стало ещё и из-за того, что в его жизни слишком многое происходило «невольно», как бы без участия самого Горенова… Дело было так: в младшей школе Гоша разрисовал портрет вождя в учебнике литературы. Зачем? Почему? Несколькими днями ранее отец показывал ему червонец, на котором Ильичу робким карандашом кто-то подмалёвал казачьи усики и повязку на глаз. Тогда они вместе похохотали. Почему-то в школе всё было иначе. «Ты хоть знаешь, что это за человек? Ты знаешь, что он сделал? Да ты волоса его не стоишь, сопля зелёная!.. Дрянь маленькая!» – кричала Ольга Спиридоновна, противная старушонка, научившая весь его класс ненавидеть хорошие книги. Она сказала ещё многое, пока тащила Гошу за ухо к директору. Большинство её учеников потом не читали ничего. Остальные читали Донцову и Горенова. Каждому же интересно, что сочинил человек, ходивший с тобой в одну школу.

Для учительницы произошедшее имело куда более тяжёлые последствия, чем для него. Собственно, директору нечего было вменить ребёнку в вину, кроме порчи учебника. Что он мог сделать? Только взыскать с родителей какие-то копейки… Поколение Георгия уже и в пионеры-то не принимали, но это было трудно осознать вечной комсомолке Ольге Спиридоновне.

Воочию вождя мирового пролетариата Горенов увидел много лет спустя. В Москве, в ходе стандартных экскурсий, он неожиданно для самого себя – то есть опять «невольно» – оказался в Мавзолее. Стоя у ног своего обидчика, Георгий заметил, что если левая рука Ильича лежала расслабленно, коль скоро это слово применимо к покойнику, пропитанному глицерином, формальдегидом и спиртом, то правая была сжата в кулак, такой широкий, словно Ленин в нём что-то держал. «Не стоим, проходим, уважаемый», – пробасил часовой величественно, и Горенов почувствовал на себе исполинское уважение Гулливера к лилипуту.

А если у него в руке ключ? Конечно! И разумеется, в правой, ведь дело-то правое! Правое, хотя левое. Всё вдруг стало так ясно… Нахохлившись, Георгий принялся рьяно распихивать локтями толпу, пробиваясь к прилавку. Конечно, рука Ленина! «Рука Ленина»… Это о вожде мирового пролетариата или о его собственной дочери? У неё ведь тоже может быть ключ! Надо только его ей дать… Дальнейшие события развивались слишком быстро. Кажется, была драка.

Он не помнил, как вернулся домой, но Вику в тот день так и не нашёл. То ли ему сообщили, будто она ушла в отпуск, то ли сказали, что уволилась. Возможно, в ювелирном никто не говорил по-русски или самого магазина не оказалось на прежнем месте. Последняя версия выглядела наиболее предпочтительной благодаря своему книжному мистицизму, хотя и отдавала горечью, напоминая: Горенов здесь чужой, приезжий, неродной. В конце концов, есть ли у него хоть что-то своё? Только море, но оно далеко.