«Мы как-то сидели с ним, посчитали, — вспоминал сосед о. Павла, — пока он служил в Верхне-Никульском, похоронил и отпел в церкви 120 жителей села. Прямо по домам всех перечисляли, кто умер».
Конечно, отец Павел был для всех настолько свой, родной человек, что помнил историю каждой семьи в несколько поколений. Приходит к нему женщина, умер ее отец, а она сама в возрасте. А батюшка не только отца, но и деда знает: «Вот, помнишь, как умирал дед-то твой (по имени-отчеству назвал), смотри, и отец вроде повторяет так же!» То и дело в батюшкиных дневниках встречаются поминальные записи:
Среди вековых лесов и заливных лугов бывшей мологской земли затопленная Молога то и дело напоминает о себе — то именами последних монахинь Мологского Афанасьевского монастыря, то сверкающими, словно солнечный луч, воспоминаниями детства. Когда-то отвозившая Павёлку Груздева в военкомат на запряженном лучшем жеребце Бархатном монахиня Манефа пришла пешком к о. Павлу ранней весной 1962 года.
«Я видела, как она шла, — вспоминает соседка Настя. — Высокая, жакетка подпоясана ремнем, на голове шаль».
«Шали́нка», — говорил отец Павел. Конечно, он помнил, как восседала Манефа на козлах в подряснике, белом апостольнике и перчатках, и сейчас она сохранила ещё былое величие, но ей пошел уж восьмой десяток.
На могиле Манефы установлен крест с надписью: «Волкова Манефа Аполлоновна. 1888 — 14 / ІV 1962 г.»
Позднее к Манефе он подхоронил и блаженную Енюшку, и сам думал упокоиться рядом с ними. Сейчас в этой намоленной могильной оградке под двумя красивыми лиственницами лежит в формочке и земля с могилы отца Павла…
«Смотришь, опять ведро соли попер к Манефе и Евгении, чтобы трава не росла, — вспоминают соседи. — У отца Павла здесь всегда были молебствия — столы собирал, людей угощал. Панихиды отслужит, угольки соберет и оставит в формочке».
«Матушка игумения, медку-то благословите!» — приходят издалека — со дна Рыбинского моря — детские воспоминания.
«Я о тебе, дитя моё, помолюсь…»
Затопленный Китеж-град, великое переселение на плотах по Волге, тюрьма, лагеря и ссылки — столько пережил отец Павел, что приобрел истинную мудрость во Христе, потому и юродствовал, и озорничал, даже на той таинственной черте, где жизнь граничит со смертью.
Хоронил одного сельчанина, шебутного деда, крепкого работягу — хороший был мужик, но в Бога не верил, — поставил на могиле старинный кованый крест с распятием Спасителя, а на кресте повесил фанерку с надписью: «Во блаженном успении вечный покой безбожнику Алексею Братухину». Так ведь и впрямь — веришь ты в Бога или нет — а живешь и умираешь под святым кровом Его.
В другой раз, наоборот, сильно проучил о. Павел одну женщину за пренебрежение к церкви. Умер у нее муж. «А она вместо того, чтобы в церкву ходить на всенощную, в клуб пошла», — вспоминают прихожане. «Ох, проучу я Марфу!» — решил отец Павел. Сделал чучело — копия её муж, поставил у неё в огороде. Марфа в сумерках идет из клуба, как заорет:
— Ой, Иван с кладбища пришел!
Народ из клуба вывалил:
— Что Марфа орет?