Пневматическая история

Дело в том, что мотор гонит по трубе воздух то вперёд, то назад. Так вот, когда наш вертопрах, продувая почту, даёт форсаж, компрессор поначалу именно вдыхает, а не выдыхает. Последний застрявший патрон становится первым, влетает в мотор… Собственно, не в сам, конечно, мотор — он утыкается в решётку, ограждающую мотор от подобного тарана. И там остаётся.

Может пролежать месяц, два месяца… Год может пролежать.

Наконец кто-то обращает внимание, что с некоторых пор тяга какая-то стала слабоватенькая. То ли компрессор подустал, то ли труба прохудилась. Изловленный общими усилиями Толик лезет в святая святых и обнаруживает там упёршийся в решётку патрон. Извлекает. Суёт куда надо. Врубает мотор.

Дальнейшее — известно.

Глава 2. САМО СОБЫТИЕ

Не случись в тот день того, что случилось, он так и так запомнился бы мне надолго — во всём своём безобразии. Подчас возникало впечатление, будто редакция, сговорившись с типографией, решила окончательно запороть номер. Метранпажи вредничали, корректоры, похоже, читали по складам, линотипистка набирала не то, что велено.

А тут ещё перевёрстка второй полосы.

— Вот Змей Гургеныч! Звони ему, пускай новый макет шлёт! — И метранпаж гневно тычет пальцами в полосу. Незакреплённые строчки всколыхиваются подобно чёрно-серебряной трясине.

— Миш, ну время же, время…

— Тогда пускай идёт и перевёрстывает!

— Ах так? Дай сюда шило — сам переверстаю!

Миша угрюмо сопит и прячет шило в карман фартука.

Выхватываю строкомер, обхожу талер, и занимаю место метранпажа…

Что такое талер?

О господи, ну и времена пришли — всё нужно растолковывать. Талер — это такой длинный металлический стол, на коем располагаются две массивные железные рамы (то бишь полосы), а между ними расселся некий механизм в кожухе, с помощью которого с этих самых полос снимаются бумажные оттиски.

Народ заинтригован: выпускающий — и вдруг перевёрстывает. С чем бы это сравнить? Ну, скажем, так: пассажир авиалайнера поднимается со своего кресла, проходит в рубку и садится за штурвал. Вот что-то в этом роде.

Приём, конечно, запрещённый, но действенный.

Миша сопит ещё сильнее, ревниво отодвигает меня плечом и вновь извлекает орудие труда. Процесс возобновляется.

На столе сменного мастера давно уже заливается телефон.

— Гер, трубку возьми! Дежурный!

Вот только дежурного тут не хватало! Гургену, небось, не позвонит — Гурген и матом послать может невзирая на лица.

Принимаю трубку.

— Что происходит? Почему полоса пришла без заголовков?

— Не успели отлить! — рапортую со злобой.

— Что значит «не успели»? Редактор требует объяснений! Что мне ему докладывать?

— Доложите: у строкоотливной машины шкворень вылетел.

Услышав про шкворень, Миша хрюкает, роняет шило, падает фартуком на полосу и ржёт в голос.

В трубке пауза.

— Ах, вот как… — с уважением, даже с опаской произносит наконец дежурный. — Надолго это?

— Да чинят уже…

— Слышь! — отдышавшись и подобрав инструмент, советует Миша. — Ты ему в следующий раз скажи, что у линотипа трензеля отвалились!

А что? Поверит и в трензеля. Какая ему разница!

Наконец приносят заголовки. Один (самый большой) не проходит по формату. Настроение метранпажа снова портится.

— Ты когда считать научишься? На цицер не проходит!

— Щаз пройдёт!

Беру заголовок, иду в закуток, где проживают самые что ни на есть членовредительские устройства: фреза и гидравлическая гильотинка. Вообще-то представителям редакции вход туда возбраняется, но я ж три года на выпуске — кто мне что скажет?

А заголовок, обратите внимание, квадратный (сорок восемь пунктов), а промежутки между словами, на мой взгляд, малость широковаты. Уменьшаем на фрезе оба промежутка, сдвигаем — всё равно шесть пунктов лишние. Ничего! Вот тут за прописным «У» следует прописное «А», и между ними, естественно, зияет этакий косой прогальчик. А мы его, родимого, возьмём и как раз наискосок и пропилим, что, кстати, категорически запрещено техникой безопасности. Впрочем, всё, что я сейчас делаю, тоже запрещено.

Со стуком звонче доминошного выставляю подпиленный заголовок на талер.

— Кто говорил, что не проходит?

— Ну ты артист…

А то не артист, что ли? Говорят, у царя Соломона был перстень, на котором так и значилось: «Всё проходит». Подозреваю, что Его Величество тоже когда-то работал на выпуске.

Машинально проглядываю прочие заголовки, а там…

Ну Нинка! Ну затейница! Должна была набрать «Решения такого-то Пленума КПСС — выполним!»

Набрала: «не выполним». С восклицательным знаком.

Нет, с такой гениальной простотой я ещё не сталкивался. Сгрёб текст, пошёл на рандеву. При виде выпускающего с металлом в горсти заголовщица упёрла кулаки в мослы, заменявшие ей бёдра, и приготовилась к отпору.

— Нина… — с нежностью, переходящей в растроганность, обратился я к ней. — Ты о чём, лапушка, думала, когда набирала?

Выхватила металл, прочла.

Впервые в жизни я видел, как человек бледнеет в три приёма: бледная, ещё бледнее, совсем белая.