По битому стеклу

Дойдя до этой мысли подскочила с кровати, как ужаленная. Заметалась по номеру, испытывая огромное желание закурить. Но курить было нечего, поэтому все, что я сделала — позвонила в рум-сервис и попросила принести мне кофе.

Вышла на балкон и, тупо глядя на вечерний город, выпила две чашки эспрессо подряд. Сердце застучало, ка бешеное.

Я прокрутила все, о чем думала, лежа на кровати. Остановилась на мысли, что Плетнев мне нравится. Повертела эту мысль и так, и эдак. Представила, чем может закончиться для меня увлечение этим мужчиной. Это будет полный провал.

Узнав обо мне правду, Плетнев никогда мне этого не простит. Но хуже того, что я сама себе не прощу, если не отомщу за гибель своей семьи. А значит, что все свои чувства — и те, которые уже есть, и те, которые могли бы быть, я должна скрутить в узел и спрятать глубоко — глубоко. Так, чтобы никто, даже я сама, не смог бы их найти и вытащить на свет божий.

Я еще долго сидела на балконе, наблюдая, как на город опускается ночь.

Плетнев объявился на следующий день, ближе к вечеру. Я не звонила — понимала, что ему сейчас не до меня.

А потом раздался стук в дверь, и я пошла открывать. Плетнев стоял на пороге с чемоданом и бумажным пакетом в руках.

— Это все твое приданое? — спросила с насмешкой, кивнув на одинокий чемодан.

Мне почему-то казалось, что у такого мужчины, как Плетнев, должно быть значительно больше вещей.

— Зато у меня с собой есть еда, — Плетнев помахал передо мной бумажным пакетом.

До меня понеслись ароматы вредных бургеров и картошки фри.

— Это то, о чем я думаю? — я невольно сглотнула слюну.

— Ну, если ты подумала о вкусной говяжьей котлетке, тонком ломтике сыра, свежих овощах и теплой булочке с кунжутом, сдобренной острым соусом, а еще о горячей картошечке, — ответил Плетнев, — то мой ответ: да. У меня в пакете именно это. Так что, пустишь меня?

Вместо ответа, я ухватила его за лацкан пиджака и втянула в номер.

Спросить о том, как прошел их разговор с Мири, решилась только после того, как оба расправились с бургерами. Где-то между картошкой фри и молочным коктейлем, с которым Плетнев тоже умудрился угадать. Купил шоколадный, именно такой, как я и любила раньше.

Я мучительно придумывала, как бы его спросить ненароком, вроде, как между делом и не слишком навязываясь.

Ничего путного не придумала, в итоге выдала:

— Ты поговорил с женой?

Рука Плетнева замерла, не донеся румяную картофельную соломку до рта.

— Ядя, мне кажется, или ты все-таки ревнуешь? — спросил он совершенно серьезно.

— А если и ревную, то что? — вскинулась в ответ.

— Уверяю, у тебя нет ни малейшего повода для ревности. Ни к моей почти что бывшей жене, ни любой другой женщине этой и всех соседних галактик.

— Ты уходишь от темы, — заметила я.

— Поговорил, — криво усмехнулся Плетнев. — Весь вечер говорили и почти всю ночь.

— И до чего договорились?

— Ни до чего, — он пожал плечами. — Сказала, что развода мне не даст, а если я продолжу, цитирую: «чудить», то она предаст огласке имеющиеся у нее документы и пустит меня по миру. Это ее слова, не мои.

— А она может? — засомневалась я.

— Ни черта она не может, я же тебе говорил, — напомнил Плетнев. — Это все исключительно ее иллюзии, а с иллюзиями расставаться ох, как нелегко.

— По себе судишь? — не удержалась я.

И тут же пожалела, не надо было задавать такой жестокий вопрос.

Но Плетнев не обиделся, просто кивнул, соглашаясь:

— И по себе тоже.

— Но ты ушел из дома? — я указала подбородком в сторону чемодана, который так и остался стоять в прихожей. — Кстати, почему вещей так мало?

— Все, что удалось отбить, — покачал головой Плетнев.

— В смысле, отбить? Вы что, дрались? — изумилась я. — С Мири?

Я совершенно не могла себе представить, чтобы такая рафинированная штучка, как Мири Плетнева, опустилась до драки, да еще и с мужем.

— Ядя, я не могу драться с женщиной, — ответил Плетнев. — Это же дикость какая-то. Но она сначала ругалась, потом кричала, а потом устроила форменный скандал. Классический, с мордобоем. Поначалу стояла, как наши под Москвой, не давала мне зайти в гардеробную. Потом вещи мешала собирать, из рук вырывала, из чемодана выбрасывала, а после вообще начала на меня с кулаками кидаться.

Я не поверила.

— Врешь.

— Если бы. Я сам от нее такого не ожидал, понимаешь? К скандалу был готов, но чтобы к мордобою…. Господи, Ядя, это как дурной сон. Как сцена из плохого фильма о жизни маргиналов. Я знал, конечно, что у Марины острый язык, что она может быть грубой и абсолютно несдержанной, но был уверен — гордость не позволит ей опуститься до подобного выяснения отношений.

— Что ты ей сказал?

— Правду. Что люблю другую женщину. Что хочу развода. Что готов выплатить хорошие отступные, если она согласится разойтись мирно.

— Она не повелась на деньги?

— Она уверена, что держит меня за яйца. Прости за грубость.

— Так чего же она хочет? — не поняла я.

— Чтобы все осталось, как прежде. И еще узнать, кто эта женщина, которую я люблю.

— А это-то ей зачем?