Читаем По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения полностью

По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения

Александра Павловна Уракова , Александра Уракова , Коллектив авторов , Сергей Леонидович Фокин , Сергей Фокин

Однако Достоевский не ограничивается этими дилеммами. Фигура Егорова вырисовывается в сопоставлении с тремя немцами, которые олицетворяют карьерные перспективы для творческой личности в Петербурге тех времен: смехотворный неудачник-танцор Мейер, «чернорабочий в искусстве»[474] Б. и европейская знаменитость С-ц («вечно юный, могучий, истинный» гений[475], но в то же время «убийца отца»[476]). Иноземное, в данном случае немецкое, происхождение художников – это и реалистичная деталь, и литературная аллюзия: комментаторы сближают С-ца с упоминаемым в «Серапионовых братьях» Гофмана скрипачом Стамицем[477]. Как бы то ни было, ни немцы Мейер, Б. и С-ц., ни бывший крепостной музыкант Ефимов не воплощают собой идеала – перспектива остается открытой, и, вероятно, именно Неточке Незвановой предстояло к этому идеалу приблизиться. Помимо упомянутых пяти кривых зеркал, ее образ отражается и в фигуре учителя пения Д. – «полуитальянца, полуфранцуза, чудака, минутами настоящего энтузиаста, гораздо чаще педанта и всего больше скряги»[478], – к которому девушка относится критически («все это развлекало меня, заставляло меня смеяться и задумываться»), полностью отдаваясь мечтам о бескорыстном служении искусству[479]. Гибридность изображаемых художников делает их уязвимыми и смешными, а от идеального художника потребовалась бы восприимчивость к чуждому и способность примирить в себе разнородные ценности и качества: энтузиазм и трудолюбие, непосредственность и целеустремленность, бережливость и щедрость.

Повесть осталась неоконченной – как и поиск идеала, – но Неточка, глубоко чувствующая и преданная, заняла в ряду персонажей Достоевского место предтечи князя Мышкина и Алеши Карамазова, и ее характер свидетельствует о размышлениях молодого автора о неразрывной связи между национальным характером и художественным даром, между творчеством и нравственным обликом художника.

Заключение

Эдгар По, ищущий своего места в сложном культурном взаимодействии Америки и Европы, Бодлер на пороге 1848 г. и Достоевский в преддверии «казни петрашевцев» – каждый по-своему задумывается о соотношении творческой личности с категорией «инаковости», с «миром иным» и с «иным» в этом мире. Двум более молодым писателям предстоит и далее пытаться словом выразить необъяснимое, и опыт размышления об имманентной «гибридности» творца оказывается решающим, поскольку позволяет приподняться над мифом о дьявольских трелях[480] и над комизмом чужеродного на пути к глубокому психологическому анализу. «Маркеры чужеродного» играют при этом ключевую роль: они задействованы в специфическом использовании фантастических, воображаемых и реальных элементов и в своеобразном равновесии между мифотворчеством и мифопоэтикой. Сам способ применения таких маркеров в прозаических текстах трех авторов объединяет их поэтики структурно, вне привязки к конкретным взаимодействиям и влияниям. Отсылая к национальным стереотипам – точно так же, как можно было бы оперировать элементами любых устойчивых идеологических систем от гуморальной теории темпераментов до френологии, – творческие конструкции авторов если и не нарушают однозначность самих этих сигналов, то по меньшей мере эксплуатируют их для отображения сложного духовного строя любой творческой личности.

Обращаясь к общему ресурсу европейских языков и национальных стереотипов, три писателя работают с ними по-разному: По – как со знаками принадлежности к европейской культуре, Бодлер – как с богатством оттенков единой палитры, а Достоевский – как с ключами к метатексту, в котором зашифрованы заветные мысли об особом месте России по отношению к Европе. Важно не разделить, а именно восстановить связь между страхом, смехом и творчеством: в тот момент, когда инаковость становится частью личности, когда она «интериоризируется», границы между страхом и смехом стираются и порождают творческую энергию – зачастую деструктивную для самой творческой личности, но созидающую и обогащающую тексты и культуру.