Читаем По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения полностью

Вторую, более общую группу ответов можно попытаться найти в области самих программ классицизма и романтизма – или того, что с ними теперь ассоциируется. Хорошо известно, что классицизм мыслит некими намеренно суженными, привилегированными областями: только античный опыт, только лексика словаря Французской академии, только замеченные риторикой структуры. Романтизм размыкает поле: опыт варварских культур, республика жанров и стилей, сквозная семантизация и поэтизация языка. Но нетрудно видеть, что там, где классическая риторика хотя бы свою более узкую область доводит до концептуальной и теоретической разработки, романтические поэты декларируют и только; не могут научить позднейшую аналитику приемам, но лишь пафосу. Таким образом, интуиции (некоторых) романтиков Якобсон доводит до технической разработки, а технические разработки античных авторов, классицистов и просветителей частично реформирует и возвращает в оборот. Сам он, совершив революцию в области рассмотрения поэтической грамматики, не применяет свои общие интуиции к поэтической лексике, предоставляя делать это другим. История этого фрагмента словесной культуры предстает как сложный динамический расклад утрат и приобретений, с пустыми клетками и переключением русла традиции от одних областей и задач к другим.

Возвращаясь к двум комплексам упоминаний или побочных размышлений Якобсона о По, Бодлере и Достоевском, можно еще отметить следующее. Романтизм in a realistic ambiance, «фантастический реализм» Достоевского-комментатора и автокомментатора – тема явно небезразличная для ХХ века. Традиция (если верить в единую традицию), оформившаяся в годы контакта позднего, изощренного романтизма (в Америке расцвет романтизма падает на середину XIX века: По и Мелвилл) и нарождающегося реализма (в России, по Якобсону, случай Достоевского, но, пожалуй, еще более показателен Гоголь), с особенной полнотой проявит себя в следующем столетии. В ряде работ Вяч. Вс. Иванова[1015] под общей тенденцией «фантастического реализма» предлагается объединить, например, помимо Достоевского и его предшественников, «магический» или «мифологический» реализм латиноамериканской школы (М.А. Астуриас, А. Карпентьер, Х. Рульфо, Г. Гарсиа Маркес, с различными оговорками Х.Л. Борхес, Х.К. Онетти, М. Отеро Сильва, Х. Кортасар, К. Фуэнтес, М. Варгас Льоса и др.) с такими вершинами русской прозы чуть более раннего периода, как «Чевенгур» А. Платонова или «Мастер и Маргарита» М. Булгакова. Любопытно, кстати говоря, что другая обсуждаемая линия – поэтическая – тоже зарождается в эпоху контакта парадигм, поздней классицистической / просветительской и новоформирующейся романтической[1016].

Как известно, во французской филологической и семиотической традиции наиболее настойчиво и последовательно дискутировались критерии определения литературы (и в каждом таком обсуждении имя Якобсона называлось многократно)[1017]. Внутренних критериев выявляется два: еще аристотелевская[1018] идея фикциональности, вымысла (наиболее применимая к повествованию) и появляющаяся «на грани» просвещения и романтизма концепция поэтического режима языка (обсуждаемая чаще всего в якобсоновской рецепции и применимая к поэзии). Едва намеченная у Якобсона[1019] в связи с По – Бодлером – Достоевским тема сочетания реалистического с не-реалистическим (фантастикой, преувеличением, романтизмом…) как будто бы полемически отстаивает права вымысла, первого из основных критериев литературы. Многократно повторенная им концепция высокой структурной организованности поэтического текста имеет самое прямое отношение ко второму критерию. Говоря о По, Бодлере и Достоевском, Якобсон говорит о литературе вообще.

Список литературы

Аничков Е.В. Бодлэр и Эдгар По // Аничков Е.В. Предтечи и современники. 1. СПб., 1910. С. 213 – 271.

Двинятин Ф.Н. Музыкальная шутка в «Бесах» // Романский коллегиум. Вып. 6, посвященный памяти И.В. Лукьянец. Французские пассажи Ф.М. Достоевского / Под ред. С.Л. Фокина. СПб., 2014. С. 81 – 97.

Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений: В 30 т. Л., 1979. Т. 19. С. 151 – 168.

Женетт Ж. Фигуры. М., 1998. Т. II.

Жирмунский В.М. Задачи поэтики // Начала. 1921. № 1. С. 51 – 81.

Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977.

Иванов Вяч. Вс. Мирча Элиаде и фантастический реализм XX века // Иванов Вяч. Вс. Избранные труды по семиотике и истории культуры. М., 2004. Т. 3. С. 547 – 556.

Иванов Вяч. Вс., Топоров В.Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы (древний период). М., 1965.

Кожинов В.В. О принципах построения истории литературы: Методологические заметки // Контекст – 1972. М., 1973. С. 276 – 302.

Компаньон А. Демон теории. М., 2001.

Левин Ю.И. Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М., 1998.

Перейти на страницу:

Все книги серии Научное приложение

По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения
По, Бодлер, Достоевский: Блеск и нищета национального гения

В коллективной монографии представлены труды участников I Международной конференции по компаративным исследованиям национальных культур «Эдгар По, Шарль Бодлер, Федор Достоевский и проблема национального гения: аналогии, генеалогии, филиации идей» (май 2013 г., факультет свободных искусств и наук СПбГУ). В работах литературоведов из Великобритании, России, США и Франции рассматриваются разнообразные темы и мотивы, объединяющие трех великих писателей разных народов: гений христианства и демоны национализма, огромный город и убогие углы, фланер-мечтатель и подпольный злопыхатель, вещие птицы и бедные люди, психопатии и социопатии и др.

Александра Павловна Уракова , Александра Уракова , Коллектив авторов , Сергей Леонидович Фокин , Сергей Фокин

Литературоведение / Языкознание / Образование и наука

Похожие книги

Дело о Синей Бороде, или Истории людей, ставших знаменитыми персонажами
Дело о Синей Бороде, или Истории людей, ставших знаменитыми персонажами

Барон Жиль де Ре, маршал Франции и алхимик, послуживший прототипом Синей Бороды, вошел в историю как едва ли не самый знаменитый садист, половой извращенец и серийный убийца. Но не сгустила ли краски народная молва, а вслед за ней и сказочник Шарль Перро — был ли барон столь порочен на самом деле? А Мазепа? Не пушкинский персонаж, а реальный гетман Украины — кто он был, предатель или герой? И что общего между красавицей черкешенкой Сатаней, ставшей женой русского дворянина Нечволодова, и лермонтовской Бэлой? И кто такая Евлалия Кадмина, чья судьба отразилась в героинях Тургенева, Куприна, Лескова и ряда других менее известных авторов? И были ли конкретные, а не собирательные прототипы у героев Фенимора Купера, Джорджа Оруэлла и Варлама Шаламова?Об этом и о многом другом рассказывает в своей в высшей степени занимательной книге писатель, автор газеты «Совершенно секретно» Сергей Макеев.

Сергей Львович Макеев

Биографии и Мемуары / История / Литературоведение / Образование и наука / Документальное