По эту сторону зла

Наблюдая, как она, окинув меня холодным взглядом, усаживает Рильке между мной и собой, я вспомнил утверждение Элизабет, что Лу всегда опаздывает намеренно, чтобы обратить на себя внимание. Этого эффекта она достигла и сегодня, хоть одета была довольно небрежно, не на уровне нарядов других дам, и золотые волосы ее, уже изрядно тронутые сединой, были собраны на затылке в простой узел. Завидев ее, юбиляр просиял, но речь свою закончил без запинки. Его жена как-то съежилась, и недаром — ведь всем известно, что у него был бурный роман с Лу, оборванный по ее инициативе, и что он страшно страдал от этой неразделенной любви.

Впрочем, от неразделенной любви к Лу Саломе страдал не он один из великих, а какой-то ее отвергнутый любовник сказал во всеуслышание: «Лу бросает мужчину в самый разгар страстного романа, и через девять месяцев он производит на свет великую книгу». Так, похоже, было и с Ницше, хотя остается загадкой, кто кого бросил. Элизабет с пеной на губах утверждает, что это Фридрих бросил Лу, и предъявляет его письма, но я всегда ставлю под сомнение утверждения Элизабет.

После торжественной части все расслабились, и Рильке перестал стесняться. Он огляделся вокруг и заметил, что рядом с ним сижу я — мы с ним однажды очень сблизились, когда моим лучшим другом был ныне покойный Огюст Роден, а Райнер был его секретарем и написал о нем книгу. Книга Огюсту не понравилась, и он рассорился с Рильке, а тот бросился ко мне в поисках примирения с моим великим другом.

— Граф Гарри Кесслер! — обрадовался он и обернулся к Лу. — Ты знакома с моим другом Гарри?

— Не знакома и не собираюсь знакомиться! — отчеканила Лу и принялась разрезать распластанный на ее тарелке шницель.

— Чего же вы не поделили? — изумился Райнер.

— Фридриха Ницше, — любезно пояснил я.

В синих глазах Райнера мелькнула тень реальности — вообще-то, он обычно видел только обратную сторону собственных век, но иногда обстоятельства заставляли его всмотреться во внешний мир. И сейчас он вдруг что-то вспомнил:

— Да-да, ведь именно вы, граф Гарри, способствовали этой стерве Элизабет открыть Архив Ницше в Веймаре и присвоить все его наследие!

— Но оно по праву принадлежит ей — она ведь родная сестра Фридриха.

— А Лу была его единственной любовью! Так что ей бы полагалось заведовать Архивом Ницше.

— А Элизабет заявляет, что единственной любовью брата была она. И предъявляет пачку его писем в подтверждение.

Райнер покосился на надменно отгородившуюся от нас спину Лу и не стал ввязываться в спор.

— Ну, не знаю, я не судья… Все это было задолго до меня…

Что правда, то правда — все это было задолго до него. В те годы, вернее, в тот один год, когда протекал бурный роман Лу с Фридрихом, Райнеру едва минуло три года. Я тоже не стал настаивать. Лу демонстративно поднялась из-за стола и пошла целоваться с юбиляром, а я остался с Райнером, который начал опять уползать в свой панцирь.

— А вы как поживаете, Райнер? Что-то вы похудели, а ведь вы теперь не бедный и всеми забытый, а богатый и знаменитый.

Райнер вздохнул:

— Я живу сейчас в санатории в Швейцарии и приехал в Берлин только для того, чтобы встретиться с Лу. А так дышу горным воздухом и лечусь. Врачи нашли у меня какую-то мало изученную болезнь. И изучают ее на мне.

Он весь был какой-то неустроенный и неприкаянный, и мне стало его очень жалко, как в те далекие славные дни, когда он просил меня заступиться за него перед Роденом.

И стало особенно жалко, что навсегда ушло то сладкое беспечное время.

Из дневника графа Гарри

1924 год

Я встретился с Эйнштейном на каком-то банкете, когда каждый из нас бессмысленно слонялся вдоль стен с бокалом в руке, не уверенный, зачем он здесь. Эйнштейн обрадовался, увидев меня:

— А-а, граф Кесслер! Хоть одно знакомое лицо! Давайте уединимся где-нибудь в уголке и поболтаем.

Мы нашли свободный диванчик, и я спросил, над чем он сейчас работает.

— Я думаю.

— О чем вы думаете? — не понял я.

— Просто думаю. Понимаете, все замыслы и проекты человека несовершенны. Если долго думать, начинаешь видеть несовершенство какого-нибудь замечательного проекта. И придумываешь, как его усовершенствовать. Но если продолжать думать, то можешь заметить несовершенство нового проекта. И тогда начинаешь думать, как его усовершенствовать. И так происходит движение вперед.

1925 год, Веймар

Вчера я был в Веймаре и посетил Элизабет. Она, как всегда, была мне рада, а я, как всегда, восхитился мужеством и стойкостью этой хрупкой восьмидесятилетней женщины. Без рыданий и слез она поведала мне, что инфляция съела весь фонд пожертвований Архива Ницше — целые восемьсот тысяч золотых марок!

— Пропало все, до единого пфеннига, — констатировала она с удивительным спокойствием. — Так что мы существуем только от продажи билетов. И удивительно, но все еще живы. Правда, мюнхенские доброжелатели пожертвовали тысячу двести марок как основу для нового фонда.

Хотя меня обеспокоила мысль о том, кто такие мюнхенские доброжелатели, я не мог не отдать должное способности сестры Ницще бороться с невзгодами.