По имени «Кассандра»

– Тоже мне сказала. Куда-то куда? А осталось совсем недалеко. Вон, в посадке новое кладбище открыли. На старом уже места не хватает.

– Ну, что за глупости вы говорите. Вам еще жить и жить. Кажется, так вы только что сказали о моей маме?

Погрустневшая женщина благодарно посмотрела на нее, оценив поддержку, и неожиданно разоткровенничалась.

– А я, Варя, сама-то не здешняя. Так до сих пор и не признали меня тут за свою, хоть и родилась я уже в этих краях и всю жизнь тут живу. Все из-за моей мамки. Она у меня грамотная была. Техникум метерологический закончила с серебряной медалью. И направили ее в этот район на работу. Потом и замуж тут вышла за местного парубка. Я родилась. А все одно к жизни она здесь так и осталась не привыкшая. И умерла чужачкой. До последнего дня по-русски говорила, и меня поправляла, когда я на местный язык переходила. Не любили ее люди, ох, не любили, – вздохнула тетя Катя и в подтверждение своим словам покачала головой. – Бывало, идем на Паску всей семьей по улице, а старухи из церкви – нам навстречу. Посторонятся, поклонятся. Папке – «Христос воскреси», скажуть, а мамке сухо кивнут, утеревшись краем платка: «Здравствуйте» – вот тебе и весь сказ. И меня сильно не жаловали, всегда помнили, чья я дочка. Так и выросла. А потом Митрия встретила. Немного мы с ним дружили. Он сразу посватался. Красивый был парубок. На всю округу один такой. Высокий, статный, широкоплечий. Многие девки по нему сохли, а он меня выбрал. Бывало, посмотрит в глаза, а у меня и сердце в пятки уходить. А глаза у него были ну… чистые васильки, синие, як небо ясное. По ночам они мне снились. Да только мать его, свекровь моя покойная, царство ее душе, – перекрестилась тетя Катя, закатив кверху глаза, – ни в какую. Не такую невестку она для своего единственного сына ждала. Не по нраву я ей была. Кроме того, что чужачка, так еще и в церкву не ходила. А у них с этим всегда строго было. Народ все равно оставался верующий, хоть и власть другая была. Хто прятался, а, хто и открыто верил, но иконы в кажном доме в красном углу всегда, помню, были. В рушниках вышитых и цветами украшеные. Как празник какой, или просто воскресенье, всем селом с утра в церкву нарядные идут. А мамка моя в огороде – радуется, шо выходной день выпал. Грех это был, ой, грех большой – на святой праздник, – она снова покачала головой. – Не верила она в Бога и меня так воспитывала. Говорила, шо работать никогда не грех. Это уже потом, после ее смерти я в церкву ходить стала и Богу молиться. Все якось само собой пришло, – задумалась она и, словно очнувшись, продолжила рассказ: – А Митрий мой, – мечтательная улыбка коснулась губ, и лицо посветлело, помолодело прямо на глазах, – все равно никого не послушал. Пошел против воли родителей, на мне женился. Расписались в сельсовете и пришли к нему домой. Правда, сильно я боялась первый раз через порог шагнуть. А шо им после этого оставалось? Хоть и не ко двору и не по нраву невестка, но сына все одно жалко. Так и жили все вместе, мирились, да друг к дружке привыкали. Это потом уже свекровь стала «дочкой» меня называть. А я ей ни в чем не перечила, старалась угодить, шоб не обижать Митрия. Все ж мать родная. Все постепенно наладилось. А муж никогда меня не обижал, всегда рядом был. Грех жаловаться, счастливая я была в замужестве. Ты не смотри, шо он сейчас такой, як жердь – худой да безмолвный. Глаза у него, васильки полевые, от слез выцвели да вылиняли. Молчит, все время курить и по ночам плачет, як дитя малое, да так, шоб я не слышала. Жалеет меня, – тетя Катя тяжело вздохнула и сама незаметно всхлипнула. – Это он от горя согнулся. С сыном у нас беда. Дал Бог одного сыночка, вырастили его и не уберегли. Да ты его помнишь, наверное? Он помладче был, кажись, годика на два, но с вами всегда на улице бегал. Эх… – вздохнула она снова. – Это когда же было? Я тогда и подумать не могла, шо такая беда на нас свалится. За шо мы так Бога прогневали?

Варвара не стала ни о чем расспрашивать. Она и так знала, что соседка сама расскажет о сыне и обо всем остальном, что так угнетает. Однако тетя Катя, вдруг махнула рукой и, промокнув слезинку краем платка, резво поднялась из-за стола.

– А ну, идем наверх. Ты там устроилась? На масандре?

Они поднялись по лестнице. Соседка остановилась у двери, переведя дух, потом взяла ее за руку и, как маленькую, подвела к окну.