По кличке Рейнджер

Гопмана Люда помнила по его участию в акции «Музыка и демократия» во время знаменитых предвыборных гастролей девяносто шестого года. Тогда он еще не дослужился до вице-губернатора, а был бойким мальчиком – функционером демократической партии. Запомнила она его масленый взор, который не могли скрыть очки. Глаза шарили по ее телу – бесстыдно и настойчиво. Но дальше тогда не пошло. Он приклеился к какой-то девице из сопровождения Пенина, и та после сетовала, что он полный извращенец.

Взгляд его нисколько не изменился – все так же бесцеремонно шарил, безуспешно пытаясь проникнуть за вырез и приподнять юбку. Слава те господи, телекинезом вице-губернатор не владел. Зато он владел плавной, журчащей, ни к чему не обязывающей речью. В представительском зале, оформленном в аляповатом безвкусном купеческом стиле девятнадцатого века, в присутствии телегруппы и нескольких журналистов он напомнил о заслугах Люды перед демократией, пространно и неубедительно порассуждал о том, как областные власти заботятся о культурном досуге молодежи и стараются выделять деньги на искусство. Напомнил и о важности акции «Рок против наркотиков», поскольку карательными мерами наркозаразу не побороть, она результат духовного вакуума, который и призваны заполнить деятели поп-культуры. Он говорил-говорил-говорил – минут двадцать без запинки и перерыва.

Когда Люда, немножко ошалевшая от этого словесного потопа, выходила из особняка, она так и не поняла, чего ему было нужно.

– И зачем это? – спросила она Давида.

– Визит вежливости, – охотно пояснил продюсер. – И надо бросить кусок местным газетенкам. Реклама, Людочка, реклама.

– У тебя совсем чердак съехал с этой рекламой.

– А ты думаешь, на концерты ходят, чтобы тебя слушать? Пипл ходит на них, потому что ему вдолбили, что в этом его, пиплово, счастье.

– Я – певица. Поэтому на меня ходят.

– Ты, главное, не волнуйся, Людочка, – погладил ее по руке продюсер, как врач-психиатр, соглашающийся с бредоподобными фантазиями пациента, чтобы не злить его.

– Давид, ты сволочь!

– Не трать нервы. Теперь в гостиницу.

В «Интуристе» ей отвели «люкс» – меньшее звезде и предлагать грешно.

– Вонючий притон, – заключила Люда, осмотрев просторный номер из нескольких комнат, шедших анфиладой, как казарма.

Гостиница оказалась древняя, с лепными потолками высотой метров пять, со скрипучей мебелью и старой сантехникой, без розового кафеля и гидромассажа. И Люде здесь активно не понравилось.

– Скромность – не порок, – хмыкнул Давид. – У меня, кстати, номер в три раза меньше.

– Тебе вообще собачьей конуры хватило б.

– Тебя в ней держать?

– Пошел ты на х… Зае…л, срань тропическая!

– Доброй ночи, крошка.

Он ушел. Люда осталась одна. Близился вечер. И она начинала нервничать.

Дозы ей пока не требовалось. Хватало двух часов кайфа в самолете. Но завтра ей понадобится доза непременно. Последняя таблетка ушла. А если Жиган не появится? Животное! Просила она его побольше оставить, а он ухмылялся, твердил что-то об обуздании желаний.

«Жиган, скотина, появись», – молила Люда…

Нет. Телефон молчал. В дверь не стучали. И как его искать здесь – она не знает.

«Ну, Жиган, умоляю, приди».

Люда упала на кровать, закусила подушку. Она не испытывала физической ломки. Но перспектива остаться завтра без таблетки наполняла ее холодом. Ей хотелось вопить от этой мысли. На людях она забывалась. В одиночестве наваливался самый большой ужас, какой только может быть в жизни, – остаться без «елочки».

Жиган позвонил в девять.

– Ты знаешь, что я пережила, мерзавец? – завопила она в телефон.

– Знаю, – спокойно ответил он.

– Так вези быстрее.

– Я подумаю, – сказал он.

– Как подумаю?!

– На досуге.

– А…

– Я не люблю, когда женщины кричат.

– Жиганчик, дорогой. Извини. Ну что мне сделать, чтобы ты простил? Ну пожалуйста.

– Надоела ты мне.

– Жиганчик… Пожалуйста. Я не выдержу.

– Переходи на «Мальборо».

– Я умру!

– Я пошутил. Жди.

Люда ударила трубкой об аппарат так, что по пластмассе прошла трещина. Повалилась на широкую двуспальную кровать. Завыла волком.

– Мерзавец!.. Сволочь!.. Цыганская рожа!

Жиган появился через час. Как всегда, улыбающийся, довольный и собой, и жизнью вообще.

– Привез?

– Дорогуша, я тебя когда обманывал?

– Где?

– Вот.

Он вытащил из кармана коробочку с тремя таблетками.

– Дай.

– А ты попляши.

– Я серьезно.

– И я серьезно.

– Ну.

– Пляши.

Люда зажмурилась. Изобразила па.

– Быстрее.

Она закружилась по комнате быстрее.

– На пол.

Она легла на ковер.

– Встань.

Она встала.

– Запыхалась?

– Жиганчик.

– Ты теперь будешь делать только то, что я говорю.

– Да.

– И это навсегда. Без меня ты «елочку» нигде не найдешь.

– Я знаю.

Не впервой. Тогда, в Москве, он заставлял ее ползать на коленях. Здесь – плясать. И на его стороне сила. На его стороне – «елочка».

– На пол, – приказал он, наслаждаясь своей властью, улыбаясь.

Она легла.

– Поцелуй ботинок.

Она поцеловала. Самое интересное, нравственно это ее никак не задевало. В этом мире Люда жила чисто автоматически. Чтобы получить доступ в свой мир, она готова была на все.

На следующий день у нее намечено два концерта. А вечером ее ждала таблетка.