По краю мечты

Эбби молча слушала. Говорить об этом и вспоминать своё детство Двейну совсем не хотелось, но бросив косой взгляд в сторону девушки, он понял, что рассказать всё-таки придётся. Эта любимая «заноза» просто так от него не отстанет.

– Если не вдаваться в подробности, – он вздохнул, – и описать мою жизнь тогда в нескольких предложениях, – он отвернулся к столу, – Я попал в «Роттон», когда мне не было и года. Защитить меня было некому, поэтому я стал любимой «игрушкой» для преподавателей и мальчиком для битья для воспитанников. А так как мне сильно хотелось жить, то, – он тяжело вздохнул, – пришлось выживать.

Двейн никогда ни с кем не говорил об этом, вспоминать те времена ему было всегда не приятно и больно, а сейчас к тому же ему отчаянно казалось, что он жаловался ей на свою жизнь, на своё сиротское детство, поэтому он нетерпеливо добавил:

– Поэтому, как только я достиг совершеннолетия, я сразу и без сожаления ушёл оттуда. Почти вся моя жизнь прошла в «Роттоне», но ничего хорошего вспомнить об этом времени и месте я не могу. И больше говорить об этом я не хочу, – резко оборвал он.

Эбби стояла, окаменев. Сухого короткого рассказа хватило, чтобы она ясно представила, какая невыносимая жизнь была все эти годы у этого одинокого, брошенного всеми ребёнка в этом проклятом пансионе. Жалость, сочувствие и нежность затопили её с головой. Она ведь ничего не знала о нём, сколько там в его опалённой душе за все эти годы скопилось боли и обиды. Она молча подошла к нему и обняла со спины. И без того напряжённые плечи его окаменели. Почувствовав это, она тихо сказала:

– Я помню. Жалеть тебя нельзя.

Он порывисто обернулся и обнял её.

– За эти месяцы, ты подарила мне столько счастья и любви, что я не хочу вспоминать о прошлом.

Она ответила ему нежной улыбкой и неожиданно спросила:

– Ты что? Даже не будешь читать письмо?

«Ах, чёрт, письмо. Я совсем забыл о нём». Если бы он был один, как раньше, то не раздумывая кинул бы его в огонь, не читая.

– Если я правильно поняла, то он сказал, что это письмо от твоего отца? – перебила она его размышления. Эбби смотрела на него сейчас своими огромными голубыми глазами. Под этим взглядом Двейн мысленно простонал. До ломоты в костях он не хотел читать это письмо, но ровно также он не хотел выглядеть в этих любимых глазах трусом и слабаком. Поэтому желая побыстрее со всем этим покончить, он одним движением вскрыл объёмный конверт. Как ни странно, в нём оказалось всего два листа. Двейн пробежал их глазами, заметно побледнел и откинул бумаги в сторону. Эбби молча наблюдала за ним.

– Можешь прочитать, – сухо сказал он, прошёл в душевую и умылся холодной водой.

Эбби присела за стол, осторожно потянулась к листам и опустила глаза. Первым документом оказалось завещание. Отец Двейна завещал ему всё своё имущество. На втором листе официальным текстом сообщалось, что отец Двейна скончался, оставив ему в наследство фамильное поместье и приличную сумму денег. Дальше шли чёткие инструкции душеприказчика, куда и когда Двейну необходимо явиться, чтобы оформить и получить наследство. Эбби ошарашенно подняла на него глаза. Он никогда ничего не рассказывал о своём отце.

Двейн почувствовал на себе её взгляд и порывисто ответил:

– Мне ничего не нужно от него, ни его денег, ни имущества, – он подошёл и сел на стул перед ней. – Откуда он только взялся? – простонал Вей.

Эбби осторожно накрыла его руку, лежащую на столе, своей.

– Вей, это же твой отец…

– Это чужой, неизвестный и незнакомый мне человек.

– Но умирая, он думал о тебе.

– Я тронут.

Девушка чувствовала, как он напряжён и растерян сейчас. Она успокаивающе погладила его по руке.

– Я уже сказал, что мне ничего от него не нужно. И это не обсуждается, – резко бросил Двейн, расценив её ласку, как попытку его уговорить.

Она вздохнула и продолжала молча гладить его руку, успокаивая и не поднимая на него глаз.

«Она не понимает. Просто не понимает его». Внутри себя он чувствовал твёрдую уверенность в своей правоте, но она не понимала его. Ему сейчас было жизненно необходимо всё ей объяснить. И чтобы она его обязательно поняла, а не смотрела на него, как на маленького обиженного ребёнка. «Это не обида, не каприз и не прихоть. Она не понимает, что он физически не

может ничего от него принять. Как же ей всё объяснить»? И тут его прорвало.