По краю огня (СИ)

Настроение начало портиться. Астор поднес к губам чашечку, сделал глоток и взглянул на каминную полку: стрелки часов показывали начало десятого. «Ложиться, конечно, рано, но еще час я тут точно не высижу», — подумал он, вновь мельком взглянув на супругу. Лавиния, улыбаясь, что-то рассказывала — глаза блестят, на щеках румянец, по гибкой шейке игриво скользят завитки светлых волос… Как не вовремя потеплело, подумал маркиз, вспомнив шерстяные платья с воротниками под горло, что жена проносила всю зиму, и с усилием отвел глаза. Надеяться ему было не на что — и кто в этом, спрашивается, был виноват?..

— Завтра вы сможете передохнуть, дорогая, — дождавшись, когда жена умолкнет, проговорил он. — Я на весь день уеду к Вэйделлам — нужно обсудить с графиней те работы в низовье реки. А к ужину нас ждут в Освальдо.

Лавиния в некоторой растерянности подняла на него свои прозрачные глаза.

— Я помню, — кивнула она, — и Абель вчера прислала записку… Но, Астор, я д-думала, мы поедем к Вэйделлам вместе?

Он пожал плечами.

— При здравом размышлении, в этом нет необходимости. Отдохните немного, проведите время с Алонсо — вы ведь сами говорили, что в последнее время совсем его не видите? — маркиз, ободряюще улыбнувшись супруге, допил кофе, вернул чашечку на столик и поднялся. — С рекойпридется повозиться, и вы, к сожалению, никак мне там не поможете… Но к вечеру я непременно вернусь. Напомните Гарету, чтобы к семи приготовил камзол.

— Хорошо, я обязательно… — Лавиния, не договорив, огорченно нахмурилась: — Вы уже уходите? Так рано?

— Увы, дорогая, — фальшиво вздохнул маркиз, — до завтрака мне еще нужно будет повидаться с егерем, так что сегодня стоит лечь пораньше.

С новой улыбкой Астор обошел кресло, склонился над рукой жены и, пожелав ей доброй ночи, откланялся — пускай хотелось ему прямо противоположного. Желательно, в спальне и, желательно, лёжа. «Проклятая весна! — пасмурно думал он, уже поднимаясь на второй этаж. — Ведь двух недель не прошло, как я из Скиллинга вернулся, — и хоть снова назад езжай! Не жизнь, а сплошное мучение. Хорошо ещё, что Лавиния ничего не понимает…»

И он был прав. Лавиния действительно не понимала — не понимала, почему ее муж, такой терпеливый и заботливый, так много внимания уделяющий ей в последнее время и, кажется, действительно к ней потеплевший, иногда вдруг словно бы отстраняется от нее без всяких причин. Точнее, причина всегда находилась — и каждый раз новая — однако Лавиния никак не могла отделаться от ощущения, что все эти «срочные вызовы» на заставу, необходимость «встать завтра пораньше» и прочее были только предлогом, чтобы не слишком задерживаться в ее обществе. Но почему? Ведь она так старалась! Она прилежно училась вести хозяйство, она следила, чтобы к возвращению мужа домой в его спальне был всегда растоплен камин, она не докучала ему беспокойством о его здоровье, зная, как он этого не любит… Она даже поехала тогда к Хардингам, на охоту, прихватив с собой Алонсо и няню — только бы муж был доволен, и репутацию их семьи ничто не поколебало! И ему это пришлось по душе — она видела это в его глазах, в его улыбке, когда мужчины вернулись с трофеями из Серебряного лога, и маркиз Д’Алваро первым вошел в дом, со смехом неся на высоко поднятых руках ветвистую голову оленя, и все дамы посмотрели на Лавинию, что встречала хранителей вместе с ними в передней усадьбы Хардингов, и Лавиния, почувствовав вдруг вместо обычного смущения какое-то пьянящее, горделивое торжество, шагнула навстречу супругу и приняла тяжелую оленью голову, которую он с поклоном преподнес ей, словно только ради нее и добыл, — ведь она сделала всё правильно!.. Он сам сказал ей об этом, тем же вечером, когда они сидели рядом на шумном пиру за бесконечно длинным столом, — и назвал ее «умницей». Разве тогда он кривил душой? Конечно же, нет, Лавиния чувствовала это сердцем. Но отчего тогда, стоило им остаться наедине у камина, его сиятельство вскоре сбегал от нее, найдя очередное сверхважное дело?..

«Что же я делаю не так? — печально думала маркиза, опустив голову и прислушиваясь к затихающему поскрипыванию ступеней. — Почему он бежит от меня? Разве ему есть на что за меня сердиться?» Она тихо вздохнула в такт своим невеселым мыслям и обвела потухшим взглядом библиотеку. Она любила эту комнату, с ее вечным полумраком, запахом книжной пыли и лавра, с ее обветшалой мебелью и всегда задернутыми портьерами, но сейчас всё это словно бы потускнело и растеряло весь свой уют. Даже кофе вдруг стал безвкусным. А ведь он был настоящий, не какой-нибудь желудёвый — теперь Лавинии можно было пить его без опаски, молока у нее стало совсем мало, и Алонсо начали понемногу переводить на другую пищу…