По льду

– Она так не заснет, – ответила ему.

И остановила свой взгляд на карих глазках, с интересом разглядывающих меня. Точнее – меня в объятьях того, с кем она меня видеть не должна. На его месте должен быть её папа. Однако он даже в роддоме не взял её на руки, не то чтобы после. Объяснял он это тем, что не хочет навредить.

Мы сидели молча больше получаса. Думая каждый о своём, в тишине и без чьих-либо криков на фоне. Без шумной компании, нетрезвых мужчин и стояния половину ночи у продувающего спину окна.

– Уснула, – вывел меня из полусна Артём.

Соню держал уже он, точнее мои руки, которыми я её обнимала. Поддержка, о которой я мечтала весь прошлый год, когда некому было просто сказать мне, что всё это закончится, что всё вновь станет хорошо.

– Я отнесу, – тихо добавил он.

А я кивнула. В первый раз доверяя ему так, словно я могла это всегда.

– Установил няню, – вернувшись сказал он.

В его руках был маленький белый радиоприемник, который он поставил на стол рядом с качалкой. А после подошёл ко мне, лежащей на кресле, и наклонился.

– Идём спатки, Вась, – его руки коснулись моих плеч.

– Я буду здесь, – шепнула ему сонно.

Он непримиримо и недовольно выдохнул.

– Вась, давай без…

– С тобой, – добавила я.

Затем встала, дошагала до выключателя света, щёлкнула им и вернулась к Тёме.

– Вась, – прозвучало как-то предупреждающе.

Я взяла его руку в свою.

– Лучше жалеть о том, что сделал, чем не сделал, – шёпот в ткань его рабочей рубашки на груди.

Лоб ткнулся в воротничок, макушка в его подбородок, а глаза закрылись сами собой.

– Не жалей совсем, – поправил он меня.

После чего поднял мою голову за подбородок и легонько коснулся моих губ своими. Я ответила, не желая умерить трепещущее сердце. Его руки скользнули вниз по плечам, рукам, бёдрам, чтобы рывком подтянуть меня и посадить на него сверху, одновременно повышая силу и напор поцелуев. Руки прошлись по его плечам вверх, заняли место на шее и замерли. Живот стянуло в тяжёлый предвкушающий узел. Спина коснулась дивана.

Я провалилась под лед.

И я была виновата в этом сама. Более того – я жаждала этого так, как, наверное, не жаждала никогда.

Первый стон, прикосновение. Дрожь, желание. Погружение, падение. Вознесение.

Я хотела бы замереть в этом моменте на всю жизнь, переживая его раз за разом или же оставаясь очень долго, однако ощущая себя свободной. Только сейчас и только так, предавая всех и себя в частности.

Горечь появилась даже раньше мыслей – я ещё лежала, прижатая к его быстро вздымающейся обнаженной груди, когда она пришла. Именно она заставила меня встать и пройти до ванны, игнорируя поднявшегося следом Артема.

– Останусь рядом с няней на всякий случай, – уголки его губ довольно изогнулись, – а ещё принесу тебе полотенце и что-нибудь из вещей.

Я кивнула, закусывая губу и убегая с помощью этой мелкой боли от мыслей. Вода позволила им прорваться.

Я поступила так, как предрекал мне Никита. Опустилась на самое дно ледяной реки, без возможности выплыть из-за новой наросшей корки льда на поверхности.

– Из подходящего только моя армейская футболка, – Тёма подал мне махровое полотенце и без зазрения совести остался рассматривать моё вытирание, – раньше ты её очень любила. Помочь? – вопрос был риторическим, потому что порожек душевой кабины он помог мне переступить, подав руку, даже без каких-либо слов, – ты никогда не была такой худой.

Я кивнула, дрожащей рукой забрала у него футболку, ещё раз вытерла влажные волосы и оделась.

– Это из-за родов, – сказала ему тихо.

На его губах появилась грустная улыбка.

– Это вряд ли, – буркнул он.

– Ты оставил мои шампуни, – вспомнила я то, о чём подумала, пока мылась.

– Выбросил, – дернулся он, – эти – новые.

Я пожала плечами, не желая говорить ему о том, что один из них был начат. И явно не мной.

– Первая дверь справа, – открыл дверь передо мной он, – я минут на пять. Няню уже принёс.

Кивнула ему и закрыла за собой дверь, одновременно прерывая его будущие слова. А после двинулась в сторону детской, окна которой выходили на улицу, потому она была освещена фонарями. Это позволило мне добрести до кроватки, прислушаться к тихому сопению, понять, что всё хорошо, и, наконец, упасть на кровать под балдахином, даже не сдергивая покрывало. А только обняв себя руками и сжавшись в комок посередине. Слёз не было. Как и желания плакать.

Я будто совершила преступление. Понимала, что оно всё запутает, но знала, что плохо мне от него станет потом. Сейчас я желала держать внутри то тепло, которым наградил меня тот, кто мог любить, не вредя мне. И тот, кого могла любить я.

– Я отправил тебя не сюда, – с деланным недовольством показался в проёме Тёма, – за тобой прямо глаз, да глаз нужен, Васенька.

Эти слова вызвали на моём лице ещё более грустную улыбку.

– Но раз ты уже лежишь, то… – меня легонько подвинули ближе к краю, легли вплотную и обняли со спины, – не думаю, что Соня обидится, если мама с папой поспят пару ночей на её кровати.

На этом я не выдержала – сперва всхлипнула, и только после поняла, что плачу.