По локоть в крови

Вернувшись в институт, мы узнали, что общежитие взято под госпиталь, многих студентов расселили по частным квартирам, в том числе и я попала в дом, который не отапливался. Жить стало трудно и голодно. Пошла работать на ликероводочный завод, мыть бутылки — по две копейки за штуку. День был строго расписан. Утром институт, после обеда, с четырех до семи часов, работала на ликероводочном заводе, затем два-три часа занятий в библиотеке и в 10–11 часов вечера, иногда пешком, добиралась до Мызы — это не менее пяти километров. На заводе меня скоро перевели в бригаду, и я быстро и ловко наклеивала этикетки на бутылки с водкой — по конвейеру. Так прошло три месяца.

Однажды меня вызвали в комитет ВЛКСМ института и предложили преподавать санитарное дело в педагогическом институте, так как врача-преподавателя взяли в армию. После некоторых колебаний — смогу ли? — я согласилась. Мне дали пособие — папку с таблицами по анатомии. Папка была настолько больших размеров, что мне, имеющей рост 143,5 см, носить ее было очень неудобно. Когда я открывала дверь в класс, студенты сначала довольно длительное время видели эту папку и только потом меня, что вызывало на их лицах улыбки. Свой маленький рост я старалась компенсировать громким голосом, старалась быть строгой, требовательной, не допускала фамильярностей, ухаживаний со стороны великовозрастных студентов. В пединституте мне ежедневно выдавали 300 граммов белого хлеба, что очень помогало (суточная норма по карточкам была 400 граммов). Так я преподавала до госэкзаменов, которые сдала успешно.

14 июня 1942 года нас выпустили врачами. Безусловно, программа была сокращена: мы не проходили психиатрию, глазные болезни, болезни уха, горла, носа, зато много занятий было по хирургии, мы курировали раненых в госпитале. Через два дня после выпуска мы отоварили продовольственные карточки, заняли места в товарных вагонах и отправились на фронт. Настроение было хорошее. Девушки нашей комнаты общежития на ул. В. Фигнер, куда я с трудом перевелась, дали слово быть честными, храбрыми, выносливыми, трудолюбивыми и не влюбляться до окончания войны. После десятидневной строевой подготовки в Москве (в Тимирязевской академии) нам выдали вещевые аттестаты, по которым мы получили пилотки и платья защитного цвета, свое платье я два дня ушивала и подшивала под себя. От ботинок и обмоток я отказалась — очень большие, а другой обуви не было. Помню, что долго спорила, чтобы из вещевого аттестата вычеркнули обувь.

Распределили нас с Наташей Григорьевой в 19-ю стрелковую дивизию, которая стояла на Западном фронте в лесу, недалеко от города Гжатска (станция Уваровка). Доехав поездом до Можайска, мы затем на попутных добрались до медсанбата 19-й стрелковой дивизии, где нас встретил начсандив Спирин — небольшого роста, коренастый, средних лет мужчина, кадровый военврач. Он смотрел на нас с большим неудовольствием, на его лице было написано разочарование — видно, ждал не такого пополнения: вместо врачей-мужчин прислали детский сад. Начал он с предупреждения, что в армии много интересных мужчин, и если мы будем заводить романы, то он с нами расправится — отправит в штрафную роту. При этом вставил несколько непечатных слов, от которых у Наташи полились слезы из глаз, а у меня буквально отвисла нижняя челюсть, и я долго не могла закрыть рот. Ночевали в палатке, всю ночь слышались разрывы снарядов, было страшно и тоскливо, хотелось домой, увидеть мать и сестер, с которыми не удалось проститься — провожала меня только Валентина, самая младшая. Мы всю ночь не спали, думали о том, что с нами будет, сможем ли мы видеться друг с другом, чувствовали себя одинокими и несчастными… Ожидали не такого приема — ведь мы ехали в армию с большим желанием, хотелось делать полезное дело в такое трудное для страны время.