По Москве

В большом бассейне оранжереи, тесно сходясь загнутыми ободками, плавали круглые, как подносы, листья. Посреди, словно родители над колыбелью новорожденного, два огромных бутона цвета нежной фисташки склонились над молодым, изумрудным и гофрированным листом.

— Лист, как войдет в силу, четыре пуда сдержит! — гордится сторожиха, по-нынешнему «техническая» служащая.

— Ах, объясните нам дальше, — просит Любинька, — вы экскурсий наслушались.

— Да все тут обыкновенное, и растет на своем месте… — польщена техничка, — а касательно листа, только глянуть с изнанки, и секрета нет. Весь испод в толстенных жилах, ровно канаты, а в них воздух и вдут. Держит его как на пузырях. Очень все просто и нечему вовсе дивиться!

— От нечего делать и ходят, — ворчит бабинька, — вот и я сдуру-то…

— А Любиньке и не уйти: вон меж стеблями снуют сотни мордатых рыбок, вон отдел карликовых, японских…

Дубу этому двести лет, с поларшина ростом, а могуч и развесист как взаправдашний. А над ним, в вышине, хищный цветок кувшинообразный, с откинутой крышкой, как паук муху ловит.

— Крышкой захлопнет, соком польет да сожрет. До пяти в день. Заглянуть вечером — одни лапки. Тьфу! — брезгливо плюет техничка. Плюет за ней следом бабинька; крестясь говорит:

— Последние дни… никогда цветы мух не ели. Георгина был цветок, фуксия, бальзамины. А мухоедного цветка чтой-то мы не слыхали!

Чайному кусту с чайным листом бабинька не поверила — в цибиках чай!

А на аптекарских травах, своих, деревенских: паслен, лен, шалфей, да анис — вдруг расплакалась. Вспомнила молодость, тятенькин дом, встало живей горе вечное, затаенное…

Внучонка у бабиньки зять коммунист не крестил, а — вымолвить грех октябрил. Прочила бабинька внучку имя святителя мирликийского Николая, а вышло-то что? Не имя, а кличка, как псу:

— А-ван-гард!

Вот подступит боль к сердцу и зашепчет бабинька, хоть за ларьком своим, хоть в трамвае, хоть тут вот, над травкой родимой:

— Кому авангард, а мне Ко-лень-ка!

— Старушка-то у вас, гражданочка, больно замоскворецкая, на вечерние-б курсы ее, для слабо-грамотных, — говорит техничка, — вы это какого району?

— Пойдем до греха, пойдем Любинька, — пугается бабинька и тут опрос да отметка! Банька сегодня, лучше в баньку пойдем… Кому авангард, а мне Ко-лень-ка!

III

ВСЕМИРНАЯ БАНЯ

По субботам подбашенные ходили в баню. Была у них своя, излюбленная Всемирная баня, хоть стояла она не так близко, а в предместье, когда-то воспетом Карамзиным, ныне лысом, без чудесной березовой рощи, лишь обставленной пивными да бакалеей. Звалась баня в царское время «Дворянской» и владелец, стыдясь, без заминки перекрасить ее в «Интернационал», хватил Все-мирную!

На мужской половине любили в ней мыться фальшивомонетчики. По каким-то особым приметам, в окончательно голом виде они изловляемы были ловкими агентами, на полке, в сладостный миг поддания пара.

Отдыхают во всемирной бане и дела вершат, кто какие: Евланов, Антип Аггеич, с безработным Тигрой свой фамильный ведет разговор. Есть у безработного имя, отчество, как у всех, с крещенных времен, однако и все и сам он забыл уже какие: Тигра и все.

Лют на выпивку, а за товарища — зверь. С Антип Аггеичем приятели.

— Дело, братец Тигра, — потоп, — жалобится Антип Аггеич, — как ни крутись — не вынырнуть.

— И-изложи дело-то! Тигра подзаикивал малость, и вдруг, захлебнувшись от слова, прядал космами черных волос, будто конь. И-изложи…

— Да за заставой, в монастырьке бывшем нарез можно взять — сходное дело. Квартиру в новой постройке отводят. Финляндского, слышь, образца, за пустяковый вычет. Знай плодись в ней с фамилией… три комнаты, воздух, удобство — все это нам подходяще. В фундаменте гвоздь… под фундамент, благо кладбище рядом, пустили ребята надгробия, древних покойников к строительству привлекли. Надгробье к надгробью процементили — чемоданами не разорвешь — первогильдейские камни… И как на грех, под самой под уборной моей Клаши тетинька. Золотые буквы — как жар, камень черный, арапский будто сапог после ваксы — горит. Он хоть боком подложен, а такой явственный… и не хочешь — прочтешь. Вдова второй гильдии… лет от рождения… в браке пребывания…

— К-клашина тетинька! — вспылил Тигра, — а ты не вяжись с бессознательным элементом.

— Да Клаша нашего корня, ей что. Ты нам мать обломай, «галантерейный ларек Бубиной». Она сейчас в женской парится…

— Салоп ей тетинька та оставила, ну и религиозные предрассудки: плачет — грех да обида, да покойница шнырять станет по дому. Клашке в квартиру въезжать не велит: — лишу, кричит, движимости! Разницы мало составит и без материного благословления нам вселиться, однако, «галантерейный ларек Бубиной» нам желанная движимость, и мы намерены с маменькой быть без скандалу. Выручай Тигра!

— Дело поправимое, — сказал Тигра. Второгильдейную тетеньку в позолоте в два счета с арапского камня скорпелкой хватить да зубилом стесать. Сами и стешем… а ты «ларьку Бубиной» забожись, как сукин сын, что это именно ей в уважение десятника подкупил из-под уборной надгробье чтоб вывести.