По Москве

«….На ряду с этим, принимая во внимание ценность личного целомудрия и растления, кои обусловлены в сельском быту в тысячу рублей, прошу присудить уже мне лично…»

— Что-то дорого — тысячу. У нас в Пензе дешевле стоило! Эк хватила, у нас вовсе задаром. Тише вы… кончай, Тигрушка!

«….Обожая себя и родителей моих, воспитавших меня столь прелестной для хитрого человека, прошу уважить сие ходатайство.»

Бубина плакала. Голос спросил: «Что ж уважили?»

— Оп-ре-де-ленно! — сказал нагло Тигра. И ежемесячно и единовременно, за трудно-поправимую утрату целомудрия.

Пред Тигрой выросло пиво, пирожные, в кучке мелкие деньги. Одна за одной стар и млад зашептали ему в ухо про дела свои тайные.

Важно привстав, рукой отвел Тигра: очередь!

Но упершись взором в дверь, он увидел у выхода из мужской бани приятеля Антип Аггеича. Тигра пошел к нему, взял крепко за руку, подвел к рассыревшей от бани и чувств теще Бубиной. Вскидывая чубом, будто конь, и страховидно вращая глазами, Тигра выпалил торжественный манифест:

— В скорое время, едва обнародован будет декрет о сочувствии китайскому движению, всякое сопротивление, оказанное родственниками, включая обыкновенное словесное осуждение, — при вселении желающих членов в новые постройки, для пролетариата возведенные на надгробиях древнего стажа покойников, будут преследуемы по за-ко-ну!

Факт помещения надгробия древнего стажа покойников ориентируют фактом сочувствия Гоминдану, китайской народной партии. У китайцев, граждане, покойника полагают в изображение каменного разверстого ложесна, якобы в недро матери для легкости обратного хода откуда пришел. А полагая туда, гордятся немало подобным местом. Но ежели это по-русски назвать — то это позабористей, гражданка Бубина, чем нежели уборная, вас оскорбившая при посильной услуге ей бывшими предками.

— Что ты, Тигрушка, — бледнеет Бубина, — после пару поплакать охотка, и от декретного тело дух не примает… разве я что? Я ничего.

— Твое «ничего» — означенье несочувствия к эксплуатации надгробней, ревет Тигра. — А хочешь за «ничего» — запрещение торговли в ларьках? Без промедления и отдай дочери Клавдии движимость! Едва выйдет декрет, ни малейшей помощи, гражданка Бубина, во мне не ищите, ваши чувства к надгробиям полны лжепредрассудков белой гвардии!

— Дам и движимость и нерушимое… плачет Бубина, — одно лишь уволь: самой чтоб в подобный дом ни ногой!

— При свидетельстве отдачи движимого увольняю! Как поп, разрешил Тигра и соединил руку Бубиной с рукою Антипа Аггеича.

IV

Николаю Тихонову.

ПЯТЫЙ ЗВЕРЬ

Варан из Туркестана, — читал Хохолков, — небольшой экземпляр в один метр длиною, родственная ему порода достигает в Южной Африке двух метров. Обладает сильно удлиненным телом семейства ящериц, относящихся к подотряду… питается насекомыми, яйцами крокодила…

Рассеянно окинув стеклянную коробку с электрической горящей, лампочкой в 100 свечей и огромным градусником с синим столбиком, взбежавшим до цифры 12, Хохолков собрался итти дальше, как вдруг ящер варан медленно повернулся и поднял голову.

— Шаляпин в Юдифи… сказал художник Руни и перестал рисовать свой альбом. При каждом шаге ящер выбрасывал и ставил лапу на пять твердых когтистых пальцев так внезапно, с такой безумной, ассиро-вавилонской сдержанной властью, что слабо вякнули на лапах золотые браслеты и из варана — возник олоферн.

Ящер нес на зрителя свою тяжкую крокодилову морду. Рот был приоткрыт, почему-то набит желтым песком. От презренья не сплевывал. Глаз необычайный тысячной древности индусского мудреца вдруг мигнул белой пленкой и метнул стрелу жестокую, неуклонную, как смерть.

— Какой громадный, как страшно… шептал не отрываясь мальчик.

Новый зритель, еще не глянувший на варана, как только что Хохолков читал скромный его формуляр: небольшой экземпляр в один метр длиной…

Но глянув вниз, под лампочку и синий столбик термометра, воскликнул:

— Чорт знает что, ведь и вправду громаден!

Варан, выбрасывая лапу за лапой, чуть шурша по песку желтым брюхом, не сгибая вознесенную, забитую песком морду, слепя жестоким белым веком в крайнем, в бешеном напряжении несся на зрителя. Оторваться от него было нельзя — он чаровал.

Конечно, Хохолков разумом помнил, что это безвредный ящер, что рядом в помещении рыб сидит подлинно-опасный аллигатор, которому по учебнику и Майн-Риду полагается жевать негров и оставлять «кровавую пену на водах Замбези». Аллигатор был громаден, зубаст, но хоть за ним числилось то и это — страшного впечатления он не давал. Он за стеклом смирно спал, как корова, выпустив зубчиками, будто кружево на детских штанишках — наружный ряд белых и острых зубов, челюсти верхней на нижнюю.

Страшен был этот… дракон тысячелетий. Похититель прекраснейших дев, грозный враг рыцарей-крестоносцев, воспетый поэтами, убитый Зигмундом и Георгием победоносным — сейчас «небольшой экземпляр в один метр длиной» — варан из Туркестана.