По мостовой моей души

Горы злобы
        аж ноги гнут.
Даже
        шея вспухает зобом.
Лезет в рот,
        в глаза и внутрь.
Оседая,
        влезает злоба.
Весь в огне.
        Стою на Риверсайде.
Сбоку
        фордами
                штурмуют мрака форт.
Небоскрёбы
        локти скручивают сзади,
впереди
        американский флот.
Я смеюсь
        над их атакою тройною.
Ники Картеры
        мою
                недоглядели визу.
Я
        полпред стиха —
                и я
                        с моей страной
вашим штанишкам
        бросаю вызов.
Если
        кроха протухла,
                пле́снится,
выбрось
        весь
                прогнивший кус.
Посылаю к чертям свинячим
все доллары
        всех держав.
Мне бы
        кончить жизнь
                в штанах,
                        в которых начал,
ничего
        за век свой
                не стяжав.
Нам смешны
        дозволенного зоны.
Взвод мужей,
        остолбеней,
                цинизмом поражён!
Мы целуем
        — беззаконно! —
                над Гудзоном
ваших
        длинноногих жён.
День наш
        шумен.
                И вечер пышен.
Шлите
        сыщиков
                в щёлках слушать.
Пьем,
        плюя
                на ваш прогибишен,
ежедневную
        «Белую лошадь».
Вот и я
        стихом побрататься
прикатил и вбиваю мысли,
не боящиеся депортаций:
ни сослать их нельзя
        и не выселить.
Мысль
        сменяют слова,
                а слова —
                        дела,
и глядишь,
        с небоскребов города,
раскачав,
        в мостовые
                вбивают тела —
Вандерлипов,
        Рокфеллеров,
                Фордов.
Но пока
        доллар
                всех поэм родовей.
Обирая,
        лапя,
                хапая,
выступает,
        порфирой надев Бродвей,
капитал —
        его препохабие.

1925

Интервью. Что я привезу в СССР?

Из беседы с сотрудником «Ле журналь литерер»

— Что я думаю о французской литературе в целом? Ничего. О современной литературе? Ничего. Я не говорю по-французски, и мне очень трудно иметь мнение на этот счет. Конечно, я читал переводы. Я преклоняюсь перед великой французской литературой, я восхищен ею и я молчу.

Наиболее характерный французский писатель? Раньше я считал, что Верлен. Теперь я не знаю.

Бесполезно долго говорить о французских влияниях в России. Это ведь слишком известно и изучено. Я думаю, что вообще литературные тенденции этих двух стран противоположны. Русские символисты отступили перед французами, повторением которых они были. Футуризм пришел как протест. Он абсолютно независим от всякого иностранного влияния. Он развился параллельно итальянскому футуризму, и только. Что касается меня, я познакомился с французской литературой в 1912–13 гг., в то время, когда…

— Когда Ваш талант уже сформировался.

— Незнание французского языка мешает мне сказать что-либо о современном состоянии французской литературы. Декаданс ли это, или ренессанс? Если судить об этом по живописи, которую я больше в состоянии понять, то французское искусство последнего десятилетия остается на месте. Повинны в этом условия… словом, не будем говорить, это скорее вопрос политики, чем литературы.

Если я так быстро перехожу с одного вопроса на другой, то это оттого, что очень трудно говорить на такие обширные темы, соображая все на месте. Вы схватили меня за горло, не известив предварительно. Извинитесь за меня перед читателями «Журналь литерер», если я говорю глупости; это преступление не предумышленное.

Я остановлюсь больше на отношениях, которые я хотел бы видеть установленными между французской и русской литературами. С начала войны у нас получали очень мало французских книг, после революции всякие отношения прекратились. Теперь они немного восстанавливаются, но их необходимо организовать. Переводят то, что попадается, и чаще всего нападают на плохие книги. Несколько хороших произведений, переведенных в последние годы, прошли незамеченными. Я видел переводы «Атлантиды», «Доногоо-Тонка», два различных издания «Моники Лербье» и др. Мы не знаем почти ничего, и все-таки мы больше осведомлены о французской литературе, чем французы о нашей. Что они знают? Толстого, Достоевского, Горького. Мы в России не остановились на Викторе Гюго. Достоевский для нас это прошлое. И тем не менее мы имеем прекрасную литературу, это не литература академиков-эмигрантов. Это новое поколение поэтов (Пастернак, Асеев) и прозаиков (Бабель). Французы не подозревают об этом.