По направлению к Рихтеру

Вам ведь нравятся наши «смычковые братья»? Олег и Витя — ангелы. Потому что у них инструмент такой. У Олега скрипка звучит как сопрано, у Вити — как контральто. Наташа и Юра — демоны, которых погрузили в святую воду[155]… Мне кажется, в Es-dur'ном квартете Моцарта мы чего-то достигли. И чему я больше всего рад — во второй части.

У этого Larghetto свой цвет. Строгий, сдержанный желтый. Это основной цвет Вермеера. Вы, конечно, знаете его по иллюстрациям. Полюбуйтесь у меня на пюпитре…

На пюпитре с зеленым сукном открыта книга с изображением вермееровской «Кружевницы»[156].

Изображения менялись Рихтером часто: в связи с исполняемой музыкой или просто «по настроению», «Мой аналой! — с гордостью говорил Святослав Теофипович. — Здесь всегда самая лучшая живопись… и иконы тоже бывают».

Если ты приближался к «аналою», можно было услышать: «Хорошо ли вытерта пыль? Проверьте…» И дальше — подробный рассказ про автора, сюжет, год создания, размеры оригинала и где оригинал выставлен.

К Моцарту подходят его женские желтые портреты. Прежде всего, эта «Кружевница». Необыкновенный оттенок желтого и рассеянный, исчезающий свет. У «Дамы с лютней» почти гипнотическое действие[157] — а ведь только одно пятнышко желтого!

Когда работаешь с вокалистами, то это уже не исчезновение, а истление. Лучше всего сказала Юдина, которая выступала с Ксенией Николаевной Дорлиак: «У меня сейчас отдых и растворение — соединяюсь с женственным духом».

Я намекнул Гале Писаренко: «У вас неплохие пианисты: Юдина, Рихтер…» (с Юдиной Галя пела Ахматовский цикл). Лучше всего у нас был Шимановский — «Безумный Муэдзин». Им я очень горжусь… Кажется, я тогда соединился с Галиным духом! Но отдыха не было — было неистовство и оцепенение! Такая музыка есть только в… «Пире» Платона и у Расина!

Знаете, я видел настоящего муэдзина на крыше мечети! Он очень горланил. Я подумал, как хорошо, что Шимановский написал эти песни для сопрано!

Но если вы думаете, что в камерной музыке нужно всегда собой жертвовать — ничего похожего! В Дворжаке все не так! Это «концертище» для рояля и квартета[158] ничуть не проще, чем g-moll'ный концерт. Нужно даже «выходить из себя», устраивать с «бородинцами» «пляски смерти», чтобы квинтет получился.

Вторая часть — два желтых шпиля храма Андрея Первозванного — в — полях. Туда приходил герой Пруста. На портале — тело Девы, которую несут Ангелы на большом покрове… Что-то похожее было в соседней Станишовке. Станишовка — это мое детство, знак на всю жизнь. Все время хочется туда… чтобы исчезнуть.

Шестой обряд: обратная перспектива.

Возможно, определяющий. Как и любой артист, музыкант должен втянуть в себя зрительный зал. И уметь из себя вытолкнуть.

Вам лучше сидеть как можно дальше — я любил пристроиться на самой верхотуре Зала Чайковского. Оттуда главное приближено максимально, звук получает о-чер-та-ни-е.

Я был доволен, что принесли билеты на концерт с Фишером-Дискау во второй ярус[159]. Я смог рассадить друзей как можно дальше от себя.

Впервые об «обратной перспективе» со мной говорил Борис Алексеевич Куфтин[160]. Его жена — Валентина Константиновна — была замечательной пианисткой. Я в Тбилиси аккомпанировал ей на втором рояле концерт Прокофьева. Концерт был утром, а она нарядилась в вечернее газовое платье. Она была также основательна, как и на портрете Шухаева.

Это даже не портрет, а своего рода икона. С сильной «обратной перспективой». Икона требующая, обвиняющая, как бы в тягость. Запомните, быть кому-то в тягость — это качество, которое надо ценить!

Куфтин рассказывал о заседании некой «секции», на которой делал доклад о. Павел Флоренский[161]. Доклад об «обратной перспективе». Приводились в пример картины Эль Греко, Рубенса и луврский «Брак в Кане» Веронезе. У этой картины — семь точек зрения.

Говорят, «семерка» — магическое число. Калипсо заманила к себе Одиссея на семь лет. Иосиф толкует фараону сон о семи годах изобилия и семи годах голода[162]. Не случайно, что Седьмая соната Скрябина — именно Седьмая. Что cis-moll'ный этюд Шопена в ор.25 — Седьмой. И что Седьмая соната Бетховена — одна из моих любимых. В ней формула водоворота, «обратной перспективы»: Menuet — воскрешение после смерти. А в финале — взгляд с высока на нашу суету.

Елена Сергеевна Булгакова рассказала сон, как видела Михаила Афанасьевича, собравшегося в Париж. Уже после смерти. Сидел на чемоданах — так ему хотелось туда. «По возвращении» он «отчитался»: «Все уже не то. Но суета — божественная!»